– Дурак ты, – сказал Кум, осторожно трогая свой
кадык. – А если б я тебя пристрелил?
– Ага, щас, – усмехнулся Марсель, пряча перо обратно в
карман. – Пока ты свой шпалер доставать будешь, я тебя чикой исполосовать
успел бы как зебру... И, гадом буду, однажды так и случится.
– Ой, не зарекайся, – Кум достал мятую пачку, выщелкнул
папироску... и вдруг замер, глядя на нее.
– А вот увидишь, – продолжал заводиться Марсель. –
Когда окончательно меня достанешь... Ты че, совсем больной, да? Я ж тебе еще
тогда говорил: встречаться нам по внутренним делам можно, типа на
дипломатическом уровне, потому как и ты власть, и я власть. А ежели блатные
пронюхают, что мы с тобой свиданькаемся, как закадычные корешки, да еще тайно –
это ж вышке подобно. Зубами ведь на куски порвут, даже разбираться никто не
станет...
– Слушай, – не отрывая взгляда от бумажной трубочки с
пересушенным табаком, вдруг перебил Кум, да таким тоном, что Марсель немедленно
заткнулся, насторожился. – А помнишь, в тридцатом мы с тобой залезли на
чердак и первый раз в жизни курили папиросы, которые ты у отца спер?.. Как они
назывались...
– «Пушка», – помолчав, глухо ответил Марсель. – И
что?..
– Ага, точно, «Пушка»... И Ахметка нас застукал, выпорол
обоих...
– Не-а, – с непонятной интонацией возразил
Марсель. – Дворник только тебя выпорол, а мне сказал, что, раз у меня отец
свой есть, то пусть отец меня жизни и учит...
– Верно. Ты один?..
– Нет, – зло сплюнул Марсель. – У меня здесь
четыре кнокаря
[37]
и восемь гезелей
[38]
по
углам шухерятся... Алё, Комсомолец, ты чего? Чего стряслось-то?
Кум непроизвольно вздрогнул. Уже давно никто не называл его
этим прозвищем – даже Марсель. Он и сам стал потихоньку забывать Комсомольца,
как отмершую часть той, прежней жизни, которую уже не вернуть. Которую он
разрушил собственными руками.
* * *
Тот, кого прежде друзья звали Комсомольцем, присел на
холодный фундамент кочегарки, достал папиросы, раздумывая, как бы сообщить
новость вору. Марсель, тоже поразмыслив малость о чем-то своем, опустился на
корточки метрах в пяти от него.
– С последним этапом сюда приехал Спартак, – выдал
наконец начальник оперчасти.
– Ну, знаю, – преспокойно сказал Марсель. Кум едва не
подскочил на месте. – Поселился уже, завтра на работы выходит. И что?
– Ты с ним виделся?!
– Зачем видеться? Успею. Но должен же я знать, кто живет в
моем кичмане. (Кум открыл было рот возразить насчет моего кичмана, но
передумал.) Да и, кроме того, шорох об этом Спартаке далече пошел – как он
какого-то чухона из зоны вытащил и на все четыре стороны отпустил.
– Этого чухона я сам отпустил только сегодня утром!
– Дык и я про то же...
Комсомолец внимательно посмотрел на вора, но в полумраке
совершенно не понять было, серьезно говорит Марсель или валяет дурака. Он
закурил, выпустил в сырой воздух струйку дыма. Спросил негромко, отрывисто:
– Что со Спартаком делать-то будем? Я его личное дело
смотрел. Волосы дыбом встают. Если хотя бы половина из того, что за ним
тянется, – правда, то его, засранца эдакого, расстрелять мало... Но там, в
деле, есть такая пометка хитрая... Короче, мне оттуда, – он указал пальцем
вверх, – недвусмысленно намекают, чтобы я не использовал Спартака на
прямых работах
[39]
.
– Уже, – растянул губы в улыбке Марсель. – Уже не
используешь. Я его, видишь ли, на прожарку определил.
Кум не нашелся, что сказать. Покачал головой, пожал плечами
и бессильно развел руки в стороны. Спросил почти ласково:
– Слушай, сосед, а ты не слишком много на себя берешь?
– Ведь кореш все ж таки наш бывший, – недоуменно
напомнил Марсель. Нет, точно дурачком прикидывается. – А то как-то не
по-людски получается... Ты что, против?
– Я не против, но... просто...
– Дык и я про то же. Ты хочешь ему помочь, я хочу, сверху
хотят. Все чики-брики! Ты вообще зачем звал?
Комсомолец вздохнул, затянулся папиросой.
– Не нравится мне эта пометка насчет щадящего режима.
Возникла пауза. На востоке небо наливалось серым цветом.
– Думаешь, Спартак перекрасился? – тихонько ахнул
Марсель. – К твоим дружкам ментярским перекинулся, и его сюда с
какой-нибудь проверочкой заслали? Типа ревизором?
– Ничего я не думаю, – отмахнулся Комсомолец. –
Просто не нравится, и все.
– Я пробью по своим каналам, – очень серьезно сказал
Марсель. – Я узнаю.
Глава 5
Новые и старые знакомцы
...Что-то должно было случиться – Спартак ощущал это шестым
чувством, печенью, селезенкой, всем своим нутром, как волк ощущает приближение
линии флажков и охотников. Он уже не в первый раз замечал в себе это чувство
приближающихся перемен в своей жизни, видимо, выработавшееся у него в последнее
время. Что произойдет, в лучшую сторону повернет кривая его жизни или, наоборот
– засунет еще глубже в чан с дерьмом, Спартак не знал, да и не хотел знать,
если честно. Он просто понимал, что в ближайшие дни должно произойти нечто, вот
и все. Это чувство скорых перемен появилось и день ото дня крепло в нем с того
самого момента, как он вошел ворота зоны. Прошло всего десять суток с сего
знаменательного момента, а Спартак уже чувствовал, как поднимается в нем пока
еще не полностью сформировавшаяся, но неумолимо набирающая силу волна ненависти
к окружающей страшной действительности и власти, эту действительность создавшей
и пестующей. Он уже успел вкусить, нет, не от всех, как он догадывался,
«прелестей» лагерной жизни, но все же достаточно, чтобы понемногу понять, что
здесь к чему. В лагере блатные считались администрацией социально близкими,
«случайно оступившимися» гражданами, а политики и фронтовики – врагами, людьми
второго сорта, и отношение к двум этим категориям со стороны администрации было
в корне различным. Помимо этого Спартак видел, как относятся ко всем, не
имеющим «уголовной» статьи, блатные, как в основном именно они делают себе
наколки со Сталиным, да еще и шутят: «Нас стрелять нельзя – на груди Сталин, а
развернут спиной – на спине Ленин. По жопе бить тоже нельзя – там Маркс с
Энгельсом»
[40]
.
