– Осужденный Котляревский, на выход. К начальнику
оперативной части зоны, живо!
Спартак, провожаемый ненавидящими взглядами севшего на нары
Мойки и его кодлы, двинулся к дверям. Сержант, пропустив его в дверь и еще раз
окинув взглядом барак и притихших зеков, вышел следом.
Уф...
Вовремя вертухайчик объявился, ох вовремя.
Идя по лужам тающего снега к зданию, где размещалась
оперчасть, Спартак гадал, за каким дьяволом он мог понадобиться Куму. Хотя чего
тут гадать – наверняка опять примутся жилы на кулак наматывать: как в плен
попал, почему всю войну в заграницах шатался... А потом: а не желаете ли,
гражданин Котляревский, несколько улучшить собственное существование? Папиросы
там, кормежка усиленная... а всего-то и надо – расскажите, кто из ваших
собарачников что говорит, что думает, чем запрещенным занимается. Вы же
понимаете, гражданин Котляревский, что в случае отказа сотрудничать с оперативным
отделом ваше положение может значительно ухудшиться. Припомним вам и беременную
белополячку, и лондонские приключения известно за чей гешефт. Согласен? Нет? Ну
так получай.
Но все же, черт возьми, все же как этот вызов Кума оказался
ко времени! Еще секунда, и...
А с другой стороны – вызов сей есть еще один крапленый туз в
колоду Мойки. Ага, Спартачок, теперича Кум тебя самолично в гости зовет? Это
какие такие дела у тебя с ним могут быть? Я же говорил! Ну так получай...
Вот же черт, придется еще и с Мойкой что-то придумывать...
Из огня да в полымя...
* * *
Подошли к зданию администрации, в котором на втором этаже,
как знал по разговорам Спартак, находился кабинет начальника оперчасти лагеря,
Кума. Стоявший на крыльце часовой открыл им дверь, и Спартак оказался тут
вторично. Сейчас сержант повел его на второй этаж, и вскоре Спартак встал перед
обитой дерматином дверью, сержант постучал и, услышав в ответ что-то похожее на
«войдите», открыл дверь. Спартак услышал, как он докладывает: «Заключенный Котляревский
по вашему приказанию доставлен!» – затем сержант вышел и кивнул Спартаку:
заходи, мол.
Спартак зашел и, не дойдя до стола три шага, привычно уже
отрапортовал:
– Осужденный Котляревский Спартак Романович, статья 58-1-б,
осужден на пятнадцать лет, по вашему прика...
И посмотрел на сидящего за столом человека.
Человек что-то быстро писал в толстенном талмуде,
напоминающем гроссбух. Потом поднял взгляд, посмотрел на Спартака в упор.
Сердце в груди Котляревского тяжело бухнуло, и он испугался, что мотор сейчас
вот возьмет и остановится... Но нет, наоборот, сердце лупило в ребра с такой
силой, что казалось, выскочит из груди.
Твою мать...
Это было настолько неожиданно, невероятно и попросту
невозможно, что Спартак остолбенел. А Комсомолец поднялся из-за стола, на
какое-то мгновение повисла неловкая пауза – ни один из них не мог решиться
сделать первый шаг. Наконец Комсомолец шагнул навстречу, и в Спартаке будто
отпустили до предела сжатую пружину – он бросился к приятелю, раскинув руки.
Комсомолец не стал уворачиваться от объятий, и они долго стояли, не в силах
отпустить друг друга и не говоря ни слова.
Наконец Комсомолец отстранился от Спартака, держа руки на
его плечах и глядя тому в лицо.
– Ну, здорово, – негромко сказал Кум. – Здорово,
черт живучий... Не ожидал, да?
– Погоди, – через силу, с трудом выталкивая от волнения
и радости слова, наконец смог произнести Спартак, – постой... Ты почему...
ты какого ляда здесь? Ты же вроде...
– Это ты погоди, – сказал Комсомолец, – успеем
еще... Ты вот что, ты, наверное, есть хочешь? Хотя что я спрашиваю, давай
присаживайся, сейчас мы тут что-нибудь на скорую руку...
Комсомолец полез в объемистый серый сейф-шкаф, вздымающийся
в углу, как пьедестал без памятника. Покопавшись, выложил на стол полбуханки
хлеба, несколько банок, в которых Спартак, сглотнув набежавшую вдруг слюну,
узнал «сардины в масле» и «тушенку свиную». Затем на столе появилась банка с
солеными огурцами, полпалки колбасы. И в завершение всего Комсомолец выставил
на стол початую бутылку и два стакана. Кивнул на все это изобилие:
– Давай не стесняйся, налегай, на что глаз упадет.
И Спартак не стал жеманно отказываться от угощения.
Некоторое время они молчали – Котляревский жевал, а Комсомолец сидел, подперев
рукой щеку, и смотрел на него. И выражение его лица Спартаку не очень бы
понравилось, если б он смотрел на давнего приятеля, а не на жратву.
* * *
– Ну что, теперь расскажи мне, что за история с тобой
приключилась. Я, конечно, твое личное дело внимательно, как говорится, от корки
до корки изучил – ну чистый Дюма.
– Да уж, – усмехнулся Спартак, – Дюма такого ни в
жизнь не выдумать. Только рассказ мой долгий будет.
– Ничего, у нас время есть, – чуть жестче, чем
следовало, сказал Комсомолец.
Спартак малость подумал: а не разгласит ли он какие-нибудь
секреты своим рассказом, но потом решил: а какого, собственно, ляда? Подписок
он не давал, в государственные тайны его не посвящали... Да и если б посвящали,
то что теперь, арестуют? Ой, не делайте мне смешно.
– Ну тогда, о великий царь, – вздохнул Спартак, –
слушай мою историю...
...Комсомолец слушал внимательно. Изредка задавал уточняющие
вопросы – явно основанные на информации, почерпнутой из личного дела
осужденного Котляревского. И постепенно напряжение, не покидавшее Кума с
момента последнего разговора с Марселем, растворилось. Исчезло.
Черт знает почему, но Комсомолец верил Спартаку. В конце
концов, на войне случались вещи и позаковыристее... И не мог, просто не мог
Спартак оказаться подсадкой. Не тот это был человек, а уж в людях Комсомолец
научился разбираться, тем более что лагерное житье-бытье, знаете ли, весьма
способствует тому, что очень быстро наружу вылезает потаенная человеческая
сущность, о которой обладатель ее, сущности, и сам, вероятно, до сих пор не
подозревал. Комсомолец видел, например, как хитрый и безжалостный налетчик в
новых – далеких, ясное дело, от курортных – условиях существования стремительно
превращался в тварь дрожащую, а скромный и щуплый скрипач, севший по какой-то
ерунде, вдруг становился несгибаемым как скала. По-всякому случается.
Некоторое время молчали. Комсомолец вдруг поймал себя на
том, что думает: а вот интересно, кому жизнь надавала больше пинков – ему или
Спартаку?.. И тряхнул головой, прогоняя малодушные интеллигентские мыслишки.
– А ты изменился, – неожиданно нарушил тишину Спартак,
внимательно глядя на приятеля.
– Изменишься тут, – криво усмехнулся Кум.
– Нет, я не в том смысле.
– И я не в том. Зато ты все такой же.
– Почему Марсель меня избегает?
