Его обвинили в несдержанности к врагам народа, разжаловали и
сослали в кумовья при этом захудалом лагере. А он и не отрицал версию
следствия, покорно принял новое назначение.
Так что правду теперь уже никто никогда не узнает.
Глава 6
Разборки
Спартак возвращался в барак, думая о превратностях судьбы.
Прав был Комсомолец: от этой странной, невероятной по всем законам встречи
явственно попахивало мистикой. Интересно, что Судьба имела в виду, в очередной
раз сведя эту троицу, теперь в одном лагере?..
После разговора с Кумом настроение Котляревского малость
улучшилось. Словно вдохнули в него что-то, от чего хотелось... ну, не петь,
конечно, однако мир перестал быть исключительно черных тонов. Но когда
показался фонарь над крыльцом его барака, Спартак вдруг вспомнил о Мойке, и
радужный настрой мигом исчез. «Вот ведь погань-то какая. Этот в покое не
оставит. Черт, надо было с Комсомольцем посоветоваться...» На мгновение
мелькнула мысль вернуться. Наплести что-нибудь сопровождавшему его сержанту и
пойти обратно в административный корпус, рассказать Комсомольцу о конфликте с
обнаглевшим вором, но он одернул себя. Еще не хватало жаловаться. Сами
разберемся. Да и Комсомольцу после таких откровений сейчас не до него...
Интересно только, почему Марсель носа не кажет. Или Мойка – человек
Марселя? Подосланный, дабы испытать Спартака на прочность... Да нет, ерунда.
В бараке Спартак скинул телогрейку, двинулся к своим нарам.
И тут же раздался громкий голос Мойки – тот сидел на своем обычном месте:
– А мы уж тут волноваться стали, не случилось ли чего? Все
нету тебя и нету...
Спартак ничего не сказал, а Мойка продолжал, явно заводя
себя:
– А не рано ли ты, корешок, с кумовьями чаевничать принялся?
Интересный ты тип, я погляжу... и знакомства у тебя оч-ченно интересные... Вот
ты и показал себя, стукач особистский, Марселев дружок!
И тут в Спартаке словно плотину прорвало – вся копившаяся в
душе чернота вдруг вспухла пенной грязной волной и захлестнула мозг, застила
глаза.
Потом ему рассказывали, как он не то с криком, не то с
рычанием перелетел через нары, вытянув руки в сторону белеющей шеи Мойки.
Не долетел, конечно. Шестерки вора были начеку (судьба
блатная такая: всегда быть наготове), сбили Спартака в полете, как самолет,
повалили на пол.
На полу Котляревский тут же пришел в себя и мгновенно, на
автомате, еще не соображая, что происходит, увернулся от летящей ему в пах
чьей-то ноги, ногу эту перехватил, вывернул – и блатной боец шмякнулся всеми
костями о нары.
Собственно, ничего больше он сделать не успел, их было
больше, и они умели драться куда лучше Спартака. Последовал удар по почкам,
почти одновременно – удар в голову, еще и еще, и в глазах опять потемнело...
Так бы и кончили бесславно Спартака Котляревского на холодном полу барака, если
б не «политические» и бывшие фронтовики. С воплем «Бей уродов!» те ринулись на
защиту Спартака... Ну, будем откровенны: не столько на защиту товарища по
несчастью рванулись все, кто не принадлежал к ордену блатных, сколько в бой
против других, тех, кто живет по другим, насквозь непонятным законам и зубами
готов рвать за власть. Свалка началась – будьте-нате, дрались все, смачные
звуки ударов заглушали крики: «Кровью умойтесь, падлы!», «Кишки выпущу!»,
мелькнули ложки-заточки, показалась кровь...
Спартак этого не видел. Он полулежал, баюкая ушибленную
голову, и силился сфокусировать зрение.
Неизвестно, чем закончилась бы эта свалка, в которой явного
перевеса не было ни на стороне блатных, ни на стороне Спартака со товарищи
(опыт подобных или похожих схваток имелся у всех в избытке, и уж тем более у
фронтовиков, да и копившаяся злость прибавляла правой стороне сил), если б
внезапно со стороны двери не раздался перекрывший звуки битвы властный окрик:
– А ну, все ша, быстро!
Обернувшись и утерев кровь с разбитой губы – хоть зубы целы,
и на том спасибо, – Спартак увидел, что в дело вмешалась третья сила,
которая разом изменила расстановку сил. И это сила была отнюдь не
вертухаевская.
Спартак медленно поднялся на ноги. Тело ломило, как во время
гриппа. Умеют бить, падлы...
Возле дверей барака стоял, недобро прищурившись, Марсель, а
за его спиной, недвусмысленно поигрывая железными кусками арматурных прутьев,
маячило человек шесть, при взгляде на которых спорить с Марселем почему-то даже
мысли не возникло у корешей Мойки... да вообще ни у кого. Подобрав раненых,
противоборцы расползлись по нарам, и в центре барака остались тяжело дышащие
Спартак и Мойка. У последнего на левой скуле наливался нехилый синяк, к
утру обещающий занять пол-лица. «Кто его хорошенько достал, не знаю, но –
спасибо, братишка...»
Марсель неторопливо, но в то же время неуловимо быстро,
словно танцуя, оказался рядом с ними и коротко приказал:
– Ну что, пойдем потолкуем, товарищи дорогие. Как говорится,
политическая ситуация требует... – он кивнул на угол барака слева от
входа. Сидевшие там зеки, не дожидаясь особого уведомления, скоренько
рассосались по бараку.
Усевшись на нары, Марсель достал из самодельного портсигара
папиросу, прикурил от спички, затянулся, спросил лениво:
– Мойка, а расскажи-ка мне, что тут за кипеж происходит? Я
из кожи вон лезу, чтоб, это, никаких сложностей не возникало у людей, а тут у
тебя что? Ты мальчик, что ли? Первый раз замужем, да? Споры, драки, предъявы
какие-то, ругань... У тебя ко мне вопросы, милый? Ну так у меня и
спроси!.. – он небрежно махнул рукой. – Да вы присядьте, соколы, в
ногах правды нет, а мне б ее, правду-то, от вас очень хотелось бы узнать...
Мойка, начинай, я тебя слушаю.
«Ай-ай-ай, – подумал Спартак, усаживаясь на соседнюю
шконку, – а я, пожалуй что, мимоходом себе смертного врага нажил в лице
Мойки. Ишь как смотрит, будто из нагана целится...»
– Марсель, этот фраер сам на меня накинулся, сразу как
пришел от Кума, так и бросился, – с жаром начал Мойка и растерянно умолк,
глядя на иронично ухмыляющегося Марселя.
На Котляревского Марсель смотреть упорно не желал.
– Ну что ты, Мойка, мне тут втираешь, как школьник, типа:
«Он первый начал!», – проговорил Марсель. – Ты дело говори. Я так
понял, ты к нему, – он кивнул на Спартака, по-прежнему не глядя ему в
глаза, – вопросы какие-то имеешь?
Мойка молча кивнул.
– Ну так и говори, учить тебя буду, что ли?! Ты ж у нас вор
авторитетный...
И вновь в словах Марселя Спартак уловил скрытую иронию. Иронию
– и еще что-то, от чего Спартак вдруг порадовался, что не с ним Марсель так
говорит. Вроде бы и доброжелательно, вон, «авторитетным вором» назвал, первым
говорить вызвал, а все же, все же...
А Мойка, похоже, иронии не уловил, приосанился, вновь став
самим собой, даже про наливающийся синяк, кажется, позабыл.
