С определенными поправками на обстоятельства можно было даже
употребить расхожую фразу: «Стол в кабинете ломился от яств». Тут тебе и лендлизовская
американская тушенка, и квашеная капуста, и соленые огурчики, и даже плитка
шоколада.
«А жрать хочется все неумолимее и неумолимее. Вот поставь
ультиматум, и еще неизвестно, что выберу».
Соленые огурчики, квашеная капуста, колбаска...
На столе и вправду было много того, что хотелось сразу
съесть. Не сказать чтобы Спартак в больничке голодал – питание тут было много
лучше лагерного, особенно если сравнивать с последними лагерными днями. Однако
от деликатесов потекли слюнки и захотелось жрать.
Над всем этим богатством возвышалась начальница. Товарищ
Лаврентьева принарядилась по случаю свидания – на ней было крепдешиновое платье
по распоследней предвоенной моде, обдуманно расстегнутое на две лишние пуговки.
Помада, следовало признать, наложена довольно искусно, без вульгарности.
Товарищ Лаврентьева с загадочным видом курила «казбечину», манерно стряхивая
пепел в кулек из газеты, и откровенно разглядывала направляющегося к столу
Спартака.
Спартак представил, какой она была годков эдак двадцать
назад, и пришел к выводу, что гражданка начальница была из разряда «в принципе
ничего». Годы стали брать свое. Потом запустила себя, расплылась, а еще не
следует забывать про ее склонность к разбавленному медицинскому спирту,
единоличной хозяйкой которого она являлась. В общем, сейчас от былой
привлекательности мало что сохранилось. Но все же сохранилось.
– Спартак Котляревский, летчик-герой, – произнесла она
с придыханием, послав обладателю этого имени настолько недвусмысленный взгляд,
что если бы и были у Спартака какие-то сомнения относительно цели этой вечерней
засидки, то они сейчас вмиг бы улетучились. Товарищ Лаврентьева взмахнула рукой
с дымящейся папиросой. – Садись.
Спартак отодвинул стул и сел напротив женщины.
– Будешь? – Она приподняла за горло водочную бутылку,
заткнутую бумажной пробкой.
– Буду, – просто сказал Спартак. – Какой же
мужчина откажется от ста граммов, да еще ежели употреблять предстоит в обществе
очаровательной дамы.
Его чуть не стошнило от собственных слов, но Спартак угадал
правильно – товарищ Лаврентьева, услышав комплимент сомнительного достоинства,
расплылась от удовольствия. И даже кокетливо погрозила пальчиком.
– Наливай тогда. Выпьем за знакомство, – и прибавила
томно: – Чтоб оно стало еще более близким.
Словом, все камнем под гору катилось к постели, каковой
предстоит стать вот этой самой кушетке – сестре-близняшке той, что стоит в
кабинете Рожкова. Ага, уже и матрас загодя приготовлен, лежит в изголовье,
свернутый в трубку...
А запах жареной картошки сводил с ума. Жрать уже хотелось
прямо до невыносимости.
– Да еще под такую закуску грех не выпить, – добавил
Спартак, разливая.
Не дожидаясь и не спрашивая разрешения, он пододвинул к себе
сковородку с картошкой и принялся накладывать сей деликатес в тарелку.
– Да ешь прямо со сковороды, – сказала
Лаврентьева, – я не буду, уже сегодня ела. И тушенку клади, сколько надо.
Ну давай!
Чокнулись, выпили. Спартак захрумкал стопку соленым
огурчиком и принялся старательно наяривать картошку с тушенкой. Поглощение
незатейливого блюда вызывало прям-таки животный восторг. «Ох, как мало человеку
надо, чтоб испытать мгновенье счастья неземного, – подумал Спартак. –
Правда, сперва этого человечка надо низвести до соответствия».
А товарищ Лаврентьева взирала на мужчину за столом с
благосклонной улыбкой хозяйки положения. Таковой она себя чувствовала и – чего
уж там кривить душой – таковой являлась. «Да и черт с ней, – решил
Спартак, – пускай тешится. А я хоть наемся в кои-то веки».
– Люблю смотреть, как мужчина ест, – призналась
Лаврентьева. – Все вы, бедолаги, едите одинаково. Как будто в последний
раз... – Она вдруг тяжело вздохнула: – Сколько путевых мужиков гниет без
дела! Жалко вас...
Спартак поднял голову и посмотрел на начальницу. Похоже,
сказано было вполне искренне, да и взгляд не подавал повода усомниться в
искренности ее слов. «По-бабьи жалеет нашего брата-зека? А почему нет? Это
только в фильмах если уж злодей, то и мордой отвратен, и пакостит всем подряд,
и ненавидит всё и всех. В жизни все так густо перемешано, что трудно
отличить...»
– Еще по одной? За продолжение знакомства? – предложила
Лаврентьева.
Спартак не нашел причины отказываться. Вторая стопка
разбавленного (и не слишком сильно, надо сказать) спирта вошла еще лучше
первой. Тепло побежало по телу, даже появилось желание стянуть ставший лишним
свитер. Пожалуй, действует получше многих лекарств.
– Давай-ка выпьем на брудершафт, летчик, – сказала
Лаврентьева, поднимаясь со стула. – Летчик-налетчик... Значит, тебя
Спартак зовут, как народного героя. А меня Ольга.
Она сама подошла к нему с наполненной стопкой. Спартаку
пришлось подняться. Не стоило великого труда догадаться, что из этого
брудершафта предстояло плавно уйти в пике и совершить вынужденную посадку на
запaсный аэродром «Кушетка». «Сам совращал, а совращаемым быть не
приходилось», – подумал Спартак, залпом выпив спирт. А потом пришлось
отвечать на поцелуи. Докторша жадно впилась в него губами.
В общем, соскакивать с поезда надо было сейчас. Хрипло
пробормотать, оттягивая ворот свитера: «Подожди, что-то мне плохо, голова
кружится. Небось от спирта, с отвычки», тяжело опуститься на стул и все
такое... Словом, делать, как собирался.
Только вот вдруг захотелось совсем другого. Хотя слово
«захотелось», пожалуй, не годилось. Слишком уж мягкое и нейтральное.
В потных объятиях немолодой женщины, в податливой мягкости
ее чрезмерного тела, в ароматах «Красного ландыша» Спартака с головой
захлестнуло звериное желание – обладать. Так, наверное, первобытный самец
набрасывался на самку. Так, наверное, солдат, после кровопролитного боя по
своим и чужим трупам ворвавшийся в город, набрасывается на первую попавшуюся
бабу и валит ее на землю. Животный позыв, приступ оголодавшей плоти.
Противиться было невозможно, а главное – совершенно незачем.
Мозг перестал распоряжаться телом, им вовсю распоряжались
инстинкты.
Ну и опять же нет никакой нужды поступать иначе, как
по-звериному – брать то, что можно взять.
Одежда комками полетела на пол. С треском оторвалась
пуговица.
До кушетки дело так и не дошло. Все произошло там, где
застало: прямо у стола, на дощатом полу, на ворохе скомканной одежды. Произошло
быстро и бурно. Спартак брал с неистовством, нещадно тискал и мял, двигался в
бешеном ритме. Им владело одно стремление – как можно скорее выбросить из себя
семя, освободиться от него. Судя по стонам и крикам яростно и страстно
отдававшейся ему женщины, именно так ей сейчас и было нужно – чтобы ее завалили
и брали, как самку...
