У Спартака вырвался протяжный стон, когда он в последнем
мощном толчке освободил себя от семени. Он отвалился от женщины, лег без сил на
полу. Он услышал рядом с собой невнятное бормотание, ему удалось разобрать
что-то вроде «мальчик мой», потом раздались всхлипы.
Спартак почувствовал сильное облегчение. Это было не просто
вполне понятное физическое облегчение, но и освобождение от чего-то гораздо
большего, давившего все это время на психику...
Женская голова легла ему на плечо, а рука стала гладить
живот. Черт возьми... в этот момент Спартак почувствовал самое настоящее
отвращение к той, что была рядом. Чтобы отвечать на эти ласки, надо было
пересиливать себя, а этого не хотелось. Он и не отвечал, лежал, не двигаясь,
прикрыв глаза.
Отвращение отступило, и захлестнула смесь противоречивых
ощущений: и удовлетворение плоти, и стыд, и брезгливость, и... даже что-то
вроде нежности к этой прильнувшей к его плечу пьяной бабе. Именно так – подобие
нежности. Ведь она явно что-то в нем пробудила.
Да, кажется, проклятый доктор прав – Спартак чувствовал... отогрев.
По-другому это и не назовешь. Будто до сего момента он был заморожен, а теперь
тело вновь, клетка за клеткой, наполняется живительное теплом, приходит с и л а,
которая позволит дальше бороться.
Правда, несмотря на всю пользу любовной терапии, от
повторного ее сеанса следовало уклониться. Потому как вряд ли найдется в
достатке эмоций, чтобы имитировать желание. А мужское естество – не женское,
тут притвориться не получится, все, как говорится, наглядно.
Как избежать повторной ласки, Спартак в общем и целом
понимал – прибегнуть к рецепту доктора Рожкова. А именно – накачать дамочку
спиртным. Вот к этому и следовало приступать.
Повернувшись к начальнице и приобняв ее за плечи, Спартак
преувеличенно бодрым тоном сказал:
– Наше состоявшееся знакомство надо отметить. Как думаешь,
товарищ Ольга?
Как и ожидал Спартак, «товарищ Ольга» думала на сей счет
исключительно положительно. Ну а что дамочка выпить любит, он убедился,
пронаблюдав, как залихватски тяпнула она первые две стопки. Словом, напоить
больничную командиршу, что называется, было делом техники, а эту технику
Спартак знал неплохо.
Стопка за стопкой, дымя папиросами «Казбек», о чем-то
беседуя, отвечая на ее расспросы про ленинградскую жизнь и полеты. Иногда
приходилось отвечать на долгие поцелуи, но Спартак стойко выдержал и это
испытание.
А после какой-то там по счету стопки, как и предсказывал
доктор Рожков, камень сам покатился под горку – товарищ Лаврентьеву уже больше
интересовала добавка, чем дела любовные. Тем более свой самый главный голод она
уже несколько удовлетворила.
Ага, чего с нетерпением и дожидался. Голова ее стала
неумолимо клониться к столу, а речь сделалась уж совсем бессвязной. Спартак под
локоточек поднял начальницу, отвел к кушетке и аккуратненько пристроил там на
ночной отдых.
В общем, ничего удивительного – бабий век короток. И что
прикажете делать, а тут служебное положение само подсказывает выход. И нет в
этом ничего зазорного или противоестественного.
И вообще, хорошо и легко быть моралистом, сидя в уютном
домашнем кресле и кутаясь в плед...
В коридоре ему навстречу попался Рожков. Доктор был пьян в
дымину. То ли случайно попался, то ли поджидал Спартака...
– А, вижу все прошло наилучшим образом, – проговорил
Рожков, прислоняясь к стене. – Почти сияете. Говорил же вам... Черт вас
побери, Котляревский, с вашими... – Рожков снял очки и устало потер
глаза. – Базарова помните? Этот, который нигилист. Тургенев...
Удовлетворение есте... свенных потребностей... Хрена там! Вот я их вполне
удовлетворяю, и что? Я счастлив, может быть?
Рожков матерно выругался.
Стоять и слушать пьяные докторские бредни Спартак не
намеревался. Хоть и сам Котляревский на данный момент был не самым трезвым
человеком в больнице, однако состояние состоянию рознь. Они с доктором
категорически не совпадали состояниями, а стало быть, общество эскулапа Спартаку
было бы сейчас лишь в тягость. Ну а затевать разговор насчет выписки и
прочего – в высшей степени неразумно. Со всякими просьбами и пожеланиями
следовало повременить до утра. Спартак аккуратненько отстранил Рожкова,
собираясь следовать дальше своим курсом в направлении палаты.
– Котляревский... Котляревский... – два раза произнес
Рожков фамилию Спартака так, словно впервые ее услышал. – Фамилия редкая.
Не Иванов и не Рожков какой-нибудь. Встретишь – врезается.
Спартак резко обернулся и сделал шаг назад:
– В каком смысле, простите, вас следует понимать, товарищ
врач?
«Или из доктора просто лезет пьяный бред и внятного ответа
от него не добиться, да и нет никакого ответа?»
– А! – Рожков устало махнул рукой. – Все думал:
говорить – не говорить? Вроде бы по занимаемому положению права никак не имею.
И как врач не должен. И как этот... из соображений человеколюбия. А потом
подумал... А, чего уж там! Знайте все и сами решайте...
– Что я должен знать и решать? Петр Александрович, начали
уж, давайте дальше.
– Котляревская... – сказал Рожков и гулко икнул. –
Бывают, конечно, совпадения... Хотя по возрасту подходит... Короче... Похоже,
ваша мать больна раком. Четвертая стадия, это смертельно.
Комната поплыла перед глазами Спартака.
– Откуда... – он осекся.
– Осужденная Котляревская находится в женском лагере,
километрах в ста пятидесяти отсюда. ЧСИР, или что-то такое, не помню. Ее
привозили сюда, осматривали. А потом вернули в лагерь – все равно бесполезно,
чего зря обезболивающее переводить, да и койки нужны, какая разница, где
загнется, в лагере или в больнице, а в лагере, может, еще и поработает на благо
Родины... Да не смотри ты на меня так, это не я решил! И это не мои слова! Это
сказал... – Рожков ткнул пальцем в потолок. – Я ничего не мог поделать,
все без меня обмозговали и решили!..
Мама...
– Ты ничем ей уже не поможешь, – обреченно махнул рукой
Рожков. – И свиданку тебе никто не даст. Да и не успеешь, боюсь, и вряд ли
она будет рада тебя видеть – в бушлате арестантском. Так что смирись, брат.
Жизнь такая уж наша сволочная...
Глава 11
Последствия усугубляются
Грузовик резко затормозил, Спартака швырнуло на борт, больно
приложило плечом о край. Конвоиры, сидевшие на лавке у противоположного борта,
чуть не загремели костями на пол.
– Твою душу мать! – во всю глотку заорал сержант,
поправляя слетевший с плеча ППШ. – Совсем охренел Приходько! Урою, падла!
Грузовик остановился.
– Сломались, что ли? – с тревогой спросил второй
конвоир, что по возрасту и по званию был помладше своего напарника.
