Виной ли тому лилипутский рост и тщедушность комплекции, но
Чарный не упускал случая показать на ком-нибудь свою власть. Нравилось ему
играть роль эдакого маленького господа бога – который может и отобрать жизнь, а
может наградить ею... И эти его глаза, на дне которых бултыхается мутная
стоячая водица, как в затхлом колодце. Очен-но, так сказать, много говорящие,
характерные глаза. В общем, с придурью в голове гражданин начальник... «А с
него станется и розыгрыш затеять, – вдруг пришло Спартаку в голову. –
Допустим, стало скучно, и лейтеха решил повеселиться... Хотя вряд ли... За
подобный розыгрыш его самого могут взгреть по всей суровости. Кто-нибудь из
конвоиров доложит кому следует... А доложить могут как нечего делать, вряд ли
Чарный у солдат в уважухе, обычно таких придурков не любят ни чужие, ни
свои...»
– Покурить напоследок, это дело, – сказал Спартак.
Нужно было выиграть время и собраться с мыслями.
Он плавно (не дай бог резким движением вспугнуть напряженных
конвоиров, могут и шмальнуть сгоряча) вывел руки из-за спины, опустил их перед
собой.
– Может, угостишь своей папироской, гражданин начальник? А
то на ветру, стынущими руками, боюсь, самокрутку не сверну. К тому ж напоследок
охота побаловать себя чем-то поприятнее.
– Можно и побаловать. Мне что, мне не жалко, – Чарный
стянул перчатку с правой руки, опустил руку в карман шинели. – А махорочку
твою мы опосля приберем, не волнуйся. С куревом в лагере нынче плохо.
«Вот сейчас будет самый подходящий момент», – понял
Спартак. Главное, чтоб Чарный протянул, а не бросил пачку под ноги. Рвануть за
руку, прикрыться лейтехиным телом, выдрать наган из кобуры... Сержант, понятно,
не оплошает, сразу начнет садить из ППШ... Ну тут уж, в общем, как повезет.
Пуля, известное дело, дура.
Чарный вытащил из кармана пачку «Норда». Подумав секунду,
достал папиросу себе. Прикурил от бензиновой зажигалки...
Спартак осознал, что вплотную подошел, говоря летчицким
языком, к «точке невозврата» – когда уже нет возможности переиграть принятое
решение и остается только действовать. На выбор Спартаку оставались считанные
секунды. Или – или. Если все всерьез, если Чарный не ломает комедию, то лучшего
шанса, скорее всего, не подвернется. Только как определишь, всерьез или
придуривается? Могли сверху спустить приказ расстрелять бывшего летчика
Котляревского с прибавочкой «сделать это по-тихому»? Да как нечего делать. И
Комсомолец, мимо которого подобный приказ никак пройти не мог, не стал бы
вмешиваться и спасать Спартака. Самого шлепнут, попробуй он вмешаться...
Все, Спартак принял решение.
Класть придется всех. И водителя Приходько. Тут не до
жалости. Если все выгорит, в его руках окажется грузовик. Это немало.
Разумеется, надо будет переодеться в энкавэдэшную форму. Жаль, лейтехина форма
мала, а вот сержантский клифт как раз в десятку, его и надо будет напялить. На
грузовике он постарается успеть, до того как разразится всеобщий кипеж,
добраться до больнички, где лежит мать. Ну а дальше будь что будет, это уже не
так важно...
Чарный затянулся, убрал зажигалку в карман, шагнул вперед,
чтобы протянуть пачку Спартаку...
Вернее, собрался шагнуть... Чарного к месту пригвоздил
зычный окрик сержанта:
– Стоять на месте!
Чарный в недоумении повернулся к подчиненному.
Сержант, чтобы смягчить прозвучавшую резкость, принялся
торопливо объяснять:
– Опасно это, товарищ лейтенант. Не надо близко подходить.
Схватит за руку, прикроется вами, придушит за горло... И чего делать?
«Вот сволочь! – со злостью подумал Спартак. – Как
мысли читает». Теперь Спартаку ничего другого не оставалось, как ждать. Сейчас
бросаться – чистой воды безумие, сержант наверняка срежет очередью во время
броска.
– Неужто ты за меня боишься, Степанов? – Чарный с
нехорошим прищуром посмотрел на подчиненного, посмевшего рявкнуть на своего
начальника, и в голосе его явственно присутствовала угроза. Однако после
небольшой паузы он добавил довольно миролюбиво: – Впрочем, ты прав, от этих
можно ждать чего угодно.
Чарный сделал пару шажков назад, оказался даже дальше, чем
был до этого, сказал, обращаясь уже к Спартаку:
– А ты ведь задумал накинуться? Признайся? Прав Степанов?
– Нет, не прав Степанов.
– Но в расход-то неохота? – продолжал допытываться
Чарный.
– А кому охота, – на этот раз Спартак ответил вполне
искренне.
– Страшно?
Спартак по глазам Чарного видел, какого ответа он ждет.
Такой и дал:
– Страшно, конечно. Хоть и все там будем раньше или позже.
Чарный к чему-то прислушался. «А ведь верно, что-то тарахтит
вдали», – услышал далекие звуки и Спартак.
– Не дрожи, Котляревский, поживешь пока, – сказал
Чарный. – Не бойся, пошутил я. По другому поводу остановка, показать
кое-что хочу. – Лейтенант демонстративно застегнул кобуру. Командным
голосом обратился к подчиненным: – А для вас, бойцы, это была проверка готовности
во внештатной ситуации. Чтоб, как говорится, были всегда готовы и бдительности
не теряли, ферштейн? Будем считать, что справились. А теперь, Степанов, веди
его к кабине.
Разумеется, Спартак не расслабился облегченно, услышав такие
речи. Речи могли оказаться ловким ходом. На этот раз, надо сказать, весьма
разумным – успокоить заключенного и шлепнуть, выбрав подходящий момент. Тем
более «кое-что показать хочу» звучало весьма неубедительно. Какого черта
начальнику конвоя что-то там показывать конвоируемому, простому зеку? Бред, в
общем-то. «Ладно, посмотрим, ребятки, – решил Спартак. – Но
пристрелить, как куропатку, я вам себя не дам, это уж не надейтесь».
Сопровождали его до кабины обычным порядком: один конвоир
сзади, другой сбоку, лейтеха топает последним.
– Веди его к краю, – услышал Спартак команду Чарного.
Имелся в виду край холма, на котором они застряли. Кстати,
очень удобное место, если кого задумал пустить в расход.
Прыгать вниз, катиться по склону. От подножия склона до
первых деревьев всего метров пятьдесят. Какой-то шансик, что не заденут или
заденут, но не насмерть, все же есть. А других вариантов не просматривается.
Пока не просматривается.
Спартак оглянулся.
– Что за представление, начальник? Чего гуляем по ветру, нам
в лагерь не надо?
– Ты поговори у меня! – прикрикнул Чарный. Усмехнулся:
– Боишься, что шлепнем?
Ну пусть услышит, что хочет.
– Боюсь.
– Не боись, хватит уж бояться. Экий ты трусливый. А ну-ка
оглянись и посмотри вниз, Котляревский! На нижнюю дорогу смотри! Сейчас
появится. Ага, видишь! В оба гляди, тебе это надо обязательно увидеть!
С пригорка, на котором они находились, прекрасно
просматривалась ведущая к лагерю дорога. И на ней, вырулив из-за поворота,
показался грузовик – точь-в-точь такая же полуторка, на которой везли Спартака,
только без брезентового верха. В кузове, широко раскинув руки и ноги, лежал
совершенно голый человек. Человек был еще жив – это было заметно даже издалека.
Он ерзал, выгибался дугой, одним словом, бился. По тому, как это выглядело, по
окровавленным ступням и ладоням Спартак догадался – человек прибит гвоздями к
доскам кузова. Происходящее выглядело хоть и понятной, но все же сценой из
какой-то иной жизни. Что-то средневековое угадывалось в этом зрелище.
