– Опять эмоции. Он помощник богов. Когда-нибудь ему поставят памятник в этой долине. Его благодарные потомки.
– Но я говорил и с Жало, и с Речкой. Думали ли вы, что заставило их, с таким риском для жизни, убежать из долины? Инстинкт?
– Не совсем так. Жало попал под влияние Немого Урагана. Немой Ураган был чужим в этой долине. Он попал в нее случайно, через неизвестный нам ход в скалах. Мы позволили ему остаться здесь, так как думали, что влияние его будет ничтожным. Даже интересно было подключить свежую генетическую струю в нашу группу. Мы ошиблись. Его пришлось со временем ликвидировать.
– Почему?
– Он не прижился в долине: привык к большим просторам. Он охотник. Кроме того, организован куда ниже, чем наши подопечные. Даже речевой аппарат у него был недостаточно развит. Мы бы с удовольствием отпустили его на волю. Я уже намеревался стереть у него память о долине и приказать воинам унести его к реке. Но он убежал раньше, чем я успел привести свой план в исполнение. Вернули его в безнадежном состоянии. Он все равно бы умер. Излишняя мягкость привела к неприятностям.
– Вы очень легко это говорите.
– Мне лично искренне жалко этих существ. Как жалко любое живое существо, будь оно разумным или нет. Но в долине, должен признаться, мы не единственные хозяева. Старший также обладает определенной властью. И власть эта зиждется на обычаях, выработанных не только нами – коллективный разум племени тоже фактор, с которым мы считаемся. За семьдесят лет родилась и оформилась мифология племени, традиции и порядки, тем более и это входит в эксперимент. Так вот, племя приносит в жертву богам больных и раненых. Они мешают жить племени – живому социальному организму. Организм от них избавляется. Когда мы столкнулись с туземцами – они просто-напросто пожирали друг друга. Теперь они убивают их в храме и оставляют нам для исследований. Без нас результат был бы тот же самый – с той только разницей, что они продолжали бы пожирать своих ближних. Ураган был принесен в жертву. Но он успел внести смуту в жизнь нашего племени. Он внушил молодым пустые мечты...
– Вы противоречите себе. Мечта – понятие, свойственное лишь разумным существам.
– Хорошо, я неправильно выразился. Не мечту – возбудил в них желание вырваться из долины к реке, на широкие просторы, где много пищи. То есть действовал верным путем – через желудок. Приятнее питаться мясом, чем зерном. Мы же научили туземцев сельскому хозяйству и сократили, частично сознательно, частично по необходимости, мясной рацион. Жало – молодой энергичный представитель племени. Присмотритесь к нему внимательнее – волосяной покров на нем реже, он выше других туземцев и держится прямее. Если мы его потеряем, я буду искренне расстроен – я возлагал на него большие надежды как на производителя. Я хотел поглядеть, какое получится потомство от него и дочери Старшего. Крайне любопытно. Может быть, именно здесь мы совершим скачок вперед, сэкономим несколько десятилетий. И я не теряю надежды, что Жало найдется.
– А Речка?
– У Речки плохая наследственность. Она не стабильна, слишком эмоциональна. Мне вообще бы не хотелось, чтобы у нее были дети.
И тут Павлыш вдруг почувствовал, что его перестает интересовать разговор. Даже не мог понять почему. Как будто он уже слышал когда-то раньше, что скажет увлекшийся юноша, и знал, что на каждое возражение Павлыша у него будет разумный ответ, и знал даже, что ему никогда не поколебать глубокой уверенности экспериментатора в правильности и нужности всего сделанного в этой долине. Когда-то греки верили в судьбу, в предопределенность. В трагедиях люди поднимались против рока и терпели неизбежное поражение, ибо судьба их была заранее решена. В действительности дела у греков обстояли не так уж плохо – трагедии чаще всего оставались трагедиями на сцене. Люди, восставшие против рока, порой добивались успеха. Потому что богов на самом деле не было. Жизнь долины показалась Павлышу осуществленной греческой трагедией. Люди в ней не только верили в предопределенность судьбы, в существование духов, расписавших наперед каждый шаг, но они при этом не ошибались. Духи правили ими и на самом деле. Стоило родиться младенцу, как вся жизнь его была уже рассчитана наперед умными и неподкупными автоматами: известно и когда он женится, и сколько у него будет детей, и чем он станет заниматься. И если кто-нибудь восставал против судьбы, то его наказывали, жестоко и неумолимо. Великие духи и их слуги на планете – воины Старшего.
И вот тогда Павлыш, продолжая вполуха слушать бесконечную вязь слов увлекшегося экспериментатора, понял, что если раньше он сочувствовал Речке и Жало, поскольку спас их от смерти (частично запланированной духами, потому что именно они поставили Белую смерть стеречь проход в скалах, открытый Ураганом) и этим выделил их из безликой пока толпы жителей долины, то теперь вдруг увидел в беглецах героев греческой трагедии, восставших против судьбы, неумолимой и бесстрастной. Шансов победить у них не было. И все-таки, как и положено героям трагедии – жаль, что ни Жало, ни Речка никогда не смогут прочесть Эсхила или Софокла, – отступать они не хотели.
– Вы можете мне возразить, – донесся откуда-то издалека ровный голос юноши, – не руководило ли Речкой чувство, называемое у людей любовью? Отвечу: может быть. Допустимо назвать любовью и отношения у собак: самка следует за самцом. Но с моей точки зрения, Жало не осознавал, что именно генетическая неустойчивость Речки, первобытная дикость, заложенная в нее отцом, лишь недавно преодоленная жителями долины, разбудила в нем атавистические чувства – чувства хищника, стремящегося вонзить клыки в теплый бок долгоногов...
– Смотрите, кто-то пришел, – перебил его Павлыш.
* * *
Роботы, как по команде, повернулись ко входу. Оттуда донесся стук.
– Старший, – произнес с облегчением юноша. – Это стучит он. Он не имеет права войти сюда. Хотя, подозреваю, заглядывал. Старшему свойственно любопытство.
Юноша быстро прошел к двери.
Павлыш остался стоять. Роботы глядели на него сердито, а может, это Павлышу показалось. Неужели они поймали Жало? Нет, они не убьют его. Он слишком ценный генетический материал. Он нужен. Но уже никогда он не увидит больше широкой равнины. И никогда Речка не будет бежать рядом с ним, потому что Жало должен способствовать успеху большого опыта.
Павлыш подошел к экрану, смотревшему на реку. Ливень продолжался. Река широко разлилась по равнине, подступила к самым скалам, вершины деревьев выступали темными холмами над бурлящей водой. Нет, сейчас до корабля не добраться.
– Я отпустил его. – Юноша возвратился в комнату. – Жало они не поймали, и я имею все основания полагать, что он погиб в наводнении.
Юноша тоже подошел к экрану и вгляделся в бешенство воды.
– Нет, ему не выжить.
Он вздохнул печально.
– Это был замечательный самец. Со временем он стал бы вождем племени.
– Мне тоже жалко его, – сказал Павлыш. – Но иначе. Не из-за эксперимента.
– Знаю, – горько улыбнулся юноша и развел в стороны длинные нервные руки. – Но что делать? Разум предусматривает терпимое отношение друг к другу. Устал я сегодня. Пора отдохнуть.
