Сейчас я пришел не за тем, чтобы успокоить дух Софи или самому примириться с утратой (фальшивость фразы «зарубцевавшаяся рана» меня просто бесит). Образ грота впечатался в мое сознание. Он был подобен угасающей звезде в центре моей вселенной, черной дыре, в которую засасывало мою жизнь.
Я хотел увидеть место, где над моей плотью и кровью сотворили вопиющую несправедливость… Казалось, я что-то недоделал.
Да, лично я.
Возле лимонария я остановился и прочесал лучом темные закоулки сада. Согласно ныне забытым правилам, его разбили еще до постройки дома; Софи рассказывала, что в этом был скрыт символический смысл — нечто вроде «тайной тропы из тьмы невежества к свету знания». Я не знаток оккультизма и садов Ренессанса, а вот убийца, возможно, в этом разбирался.
Я выбрал дорожку, которая, как помнилось, вела в дальний неухоженный уголок сада, и вскоре разглядел курганом вздымавшийся грот. Изначально он был задуман так, чтобы выглядел естественной пещерой, окруженной необтесанными валунами. У входа стояли два встрепанных кипариса, будто часовые.
Стараясь успокоиться, я закурил. Место вызывало неприязнь, даже отвращение. Потребовалось усилие, чтобы перешагнуть порог того, что казалось мрачным преддверием ада. Было страшно за нее.
Луч фонаря выхватил резные каменные скамьи по обеим сторонам входа. Дальше открывалась круглая пещера с куполообразным потолком и вымощенным полом, где хозяйские собаки — тявкающая свора охотничьих терьеров — нашли Софи.
Слева от входа был четко виден меловой абрис. Никто не озаботился его смыть. Конечно, после происшествия мало кому хотелось сюда войти. Но я не предполагал, что отчетливый контур, безмолвие и… что все здесь так… свежо.
Казалось, она лишь прикорнула.
Гладкие стены грота не имели украшений, и только в вершине купола была каменная розетка с железной решеткой, которая прикрывала вентиляционную отдушину и днем пропускала немного света.
В центре пещеры я опустился на корточки и медленно обернулся вокруг себя, светя на пол и стены; ничего — ни сухого листика, ни паутинки. Грот словно чисто вымели, оставив лишь меловой контур. Я опустил фонарик на пол, направив луч к абрису.
На мессе Бейли рассказал легенду о первом рисунке: девушка смотрит на своего возлюбленного — спящего у костра воина — и хочет сохранить его красоту. Головешкой она обводит контур его тени на стене пещеры, чем навеки запечатлевает образ любимого.
— Ею двигала любовь, — сказал Бейли. — Но безотчетное желание запечатлеть и тем самым удержать быстротекущее мгновенье таит в себе противоядие от человеческой бренности.
На четвереньках я подобрался к меловому контуру и положил в него руку. Наверное к ночи каменные плиты остывают. Кровоподтек на голове Софи поддерживал версию, что убийца подкрался к ней сзади, оглушил, а потом принес в грот и задушил. Видимо, он силен.
В поминальной речи Бейли сказал: нужно возрадоваться, что частица юной художницы, «творившей, словно ангел», осталась в ее работах. Я с ним не согласен, но слышать это было приятно. После мессы мы стояли на ступенях Сан-Миниато, откуда Флоренция видна как на ладони. Я обнял плачущую Лору, она еле держалась. Подошел Бейли; я боялся, что он сунется с разговорами, но художник только отдал альбом и ушел.
По дороге в отель я его пролистал. Даже беглый взгляд подтверждал мою догадку: источник вдохновения — белый дом с сайта, который Сам Меткаф обнаружила в своем списке. Одна из первых страниц была вырвана. Бейли не знал, давно ли она исчезла, но заверил, что все рисунки на месте.
Я выключил фонарик.
В кромешной тьме мое прерывистое дыхание, усиленное могильной акустикой, напоминало храп спящего зверя или кряхтенье человека, который надрывается с тяжелым грузом. В склепе пахло землей, но не противно.
Сознаюсь, мне не хватало духу реально представить убийство Софи — отчасти поэтому я и пришел сюда. В этой мрачной пещере я хотел мысленно воспроизвести то, что пережил мой ребенок. Хотел взглянуть дьяволу в лицо. Я пытался вообразить ее чувства… но что-то мешало. Мать твою за ногу! Ты должен понять, как ей было страшно!
Меня затрясло, но не от холода.
Я вспомнил нашу последнюю встречу: мы стояли перед рестораном на виа Дель-Моро (вчера мы с Лорой там обедали). Мы слегка поцапались, ничего серьезного, но Софи немного приуныла. Я хотел спросить, все ли в порядке, но она улыбнулась, и момент прошел. Это было всего за неделю до несчастья, когда за ней уже наверняка охотились.
Почему она ничего не сказала? Почему я не разглядел, что она испугана? Я часто спрашивал себя об этом. В то время я был весь в работе и совсем замотался, добавляя последние штрихи к сделке, доход от которой позволял больше никогда не тревожиться о деньгах. Наверное, дочь поняла, что я слишком занят, чтобы еще обременять меня своими проблемами. Это невыносимо.
И вот в той адской дыре, где ее настиг кошмар, я принял решение, которым связал себя как священным обетом. Прошло четырнадцать месяцев, и я мог не задаваться вопросом о его законности. Полиция ничего не добилась и закрыла дело, чем признала свое поражение. Я долго подавлял в себе гнев, и он дистиллировался в четкую холодную решимость. Во мне всегда жил голос, не позволявший сдаться; отныне все силы и средства я отдам на то, чтобы поквитаться за смерть Софи.
Я его разыщу, даже если на это уйдет остаток моей жизни.
Вдруг наверху что-то зашуршало. Сдержавшись, чтобы не схватить фонарь, я затаил дыханье и прислушался. Шорох прекратился, но через секунду показалось, что я слышу чье-то сопение.
Глаза уже привыкли к темноте. Сквозь отдушину купола я видел слабое свечение вечернего неба. Потом вдруг мелькнула тень, словно к ржавой решетке кто-то приник.
Стараясь не шуметь, я потянулся к фонарику. Затем вскинул руку и включил его, метя в середину потолка.
Луч ударил в цель. Я вгляделся, щурясь от яркой световой полосы. За решеткой что-то сверкнуло. Может, объектив камеры, или стекла очков, или чей-то глаз…
Голубоватый блик, который мгновенно исчез.
Уже через полминуты я был на верху кургана. Никого. Сердце мое колотилось; лучом я обшарил заросли — ничего необычного, никакого шевеления.
В кустах я без труда нашел вентиляционную отдушину, прикрытую тяжелым каменным колпаком. Никаких следов, что его сдвигали.
Но ведь мне помнилось, я вправду что-то видел.
Со стороны виа делла Скала застрекотал мопед. Я направил фонарик на край ограды, и тут мой телефон зашелся звоном, точно будильник.
Лора! Я совсем забыл, что обещал позвонить до семи. Не дожидаясь упреков, я сказал:
— Милая, прости… уже еду. Все в порядке?
Долгое молчание.
— У меня все хорошо. А у тебя?
Мужской голос, сипловатый и тягучий.
— Кто это? — Возникла нелепая мысль, что Лора не одна.
