— Что-нибудь передавать?
Сказать, что назначена встреча с клиентом, и спросить адрес дома? Ладно, бог с ним. Адрес найдется и в Интернете.
— Спасибо, я позвоню ему на мобильный, — свернул разговор Кэмпбелл.
На реке заорали. Облаченный в армейский камуфляж жирный детина с пивным брюхом подсек рыбу. Лосось серебристой молнией выпрыгнул из воды, потом тряхнул головой, выплюнул наживку и шмякнулся обратно в желтовато-зеленый поток, на прощанье махнув спинным плавником. Незадачливый рыболов сматывал пустую леску и вопил что-то нечленораздельное, а над рекой рябью разбегался смех его компаньонов.
В аэропорту меня ждут, думал Кэмпбелл. Наверное, лучше всего вернуться в Уинстед, бросить машину и найти иной транспорт.
В окно тихонько стукнули. Сыщик вздрогнул и крутанулся на сиденье.
За окном застенчиво улыбался кривоногий паренек в нейлоновой тенниске и джинсах; в руках он держал дешевый чемодан. Кэмпбелл порциями выдохнул и опустил стекло. На грубом хунаньском диалекте, который сыщик едва понимал, парень спросил, не едет ли дяденька в Нью-Йорк.
— Слушай, голуба, тебя здесь прихлопнут, если будешь так подкрадываться, — раздраженно ответил Кэмпбелл на английском. — Не видишь, я занят?
Парень виновато поклонился и отошел.
Откуда он взялся в этой глухомани? Что ему понадобилось в американском штате Коннектикут? Для туриста он слишком беден и придурковат. Кэмпбелл сознавал, что его предубеждение к континентальным соплеменникам, унаследованное от родителей, устарело по меньшей мере на одно поколение. Кира бы ужаснулась.
— Эй, погоди, — окликнул он парня.
— Я не говорю по-американски, — сказал тот, протягивая автобусный билет компании «Бонанца». — Я иностранец. Помогите мне.
— Думаю, помощь будет взаимной, — ответил Кэмпбелл на своем заржавевшем кантонском. Ему пришла мысль, что этот стриженный в скобку крестьянин, чьи зубы напоминали покосившиеся надгробья, может стать билетом на свободу. — Залезай, чувак.
57
— Похоже на скульптуру.
— Ага, на бюст твоего предка. — Морелли насмешливо хмыкнул, прикалывая к стене рисунок, найденный в квартире Сам Меткаф. — Что еще? Заметил, во что он одет?
— Кажется, в тенниску.
— От Ральфа Лорена.
[90]
О чем это говорит, Лучча?
Юный детектив вперился в рисунок.
— Американец?
— Это глобальный бренд, он растиражирован по всему свету.
— У него взгляд американца. Что-то этакое в глазах. Точно ковбой смотрит вдаль.
— Сам-то слышишь, чего несешь? Глаз вообще нет, Лучча. Вот отчего ты вспомнил статую. Она не нарисовала глаза. Как думаешь, почему?
Лучча пожал плечами:
— Может, хорошенько не рассмотрела?
— Если это ее убийца, то встречались они не однажды. Она виделась с ним, Лучча. — Инспектор тяжело вздохнул и сел за стол. — Хотя и боялась.
— Это мог быть кто угодно.
— Наверное, именно это девушка и пыталась передать: убийца выглядит как обычный человек. В толпе он неразличим.
— Но с чего-то начать придется.
— Юморишь? Видал, сколько народу откликнулось. — Морелли кивнул на кипу бумаг перед собой.
Вчера, обнаружив рисунок, инспектор прямиком отправился в свой кабинет. Обедать было некогда, и он перехватил бутерброд в закусочной на углу улицы, где жила Сам. К трем часам поясной набросок белого мужчины двадцати пяти — тридцати пяти лет был скопирован, отсканирован и по электронной почте и факсу разослан во все крупные полицейские участки Италии, Австрии и соседствующих стран, а также во все отели, рестораны, пансионы, молодежные общежития и интернет-кафе Флоренции.
За сутки на призыв поделиться информацией откликнулись девятнадцать человек, не считая обычных звонков от сумасшедших. Наиболее существенным было сообщение старого официанта из «Гарги» — ресторанчика в центре города, неподалеку от пьяцца Антинори, где убили Джимми Макчадо. Две недели назад старик обслуживал американского туриста, похожего на человека с рисунка. Столик тот не заказывал, расплатился наличными, оставил хорошие чаевые. Больше официант ничего не помнил. Морелли признавал, что хлынувшие потоком сообщения других респондентов обнадеживали еще меньше.
— Если девушка боялась, почему она не отдала кому-нибудь рисунок, не переслала домой, не оставила в студии? — спросил Лучча.
— Видимо, не успела.
— Полагаете, убийца знал, что его зарисовали? Может, набросок остался в компьютере Сам Меткаф?
— Вряд ли. Сам улетела в Бостон. Ноутбук она взяла с собой. — Пощипывая себя за подбородок, Морелли раскачивался на задних ножках стула. — Что у нас еще?
— Утром был звонок от женщины, не объяснившей, зачем она звонит. Едва я стал задавать вопросы, как она извинилась и повесила трубку.
— Звонок отследили?
— Дженифер Урсино. Проживает в доме пятьдесят девять по виа дель'эрта Канина. Эта улочка примыкает к бульвару Галилео за Сан-Миниато, знаете? Я перезвонил, и она созналась, что хотела поговорить о рисунке.
— Англичанка?
— Да. По-итальянски говорит с жутким акцентом. Вдова, живет одна. Два года назад муж умер от сердечного приступа. Он флорентиец, занимался кожевенным делом, имел свою компанию. Думаю, завтра можно к ней заглянуть.
— Как она узнала о рисунке?
— Промямлила, будто увидела нашу листовку в баре отеля «Данте». Она берет на постой и считает, что, возможно, объект проживал у нее — это уже интересно — весной прошлого года.
— Ее тогда допрашивали, ты узнал?
Лучча покачал головой:
— Она не зарегистрирована как хозяйка пансиона. Наверное, поэтому не хотела связываться с квестурой.
— Как называется пансион?
— Никак. Она сдает небольшую квартиру и отдельные комнаты, когда пожелает. Говорит, тот постоялец был очень тихий, она его почти не видела.
— Так чего ждем-то? — Морелли вскочил со стула.
— Через пятнадцать минут у нас встреча с комиссаром Пизани.
— Иди на хрен, Лучча!
Лимузин с кондиционером и приглушенным освещением летел по Вестсайдской автостраде, а я закрыл глаза, позволив волнам бетховенской «Девятой» симфонии заглушить то, что доктор Каллоуэй назвал бы голосом моей контуженной психики. Молотобойцы в голове не унимались, и я был вовсе не расположен к светской беседе с восьмидесятипятилетним одуванчиком, которым нежно овладел Альцгеймер.
[91]
