Я хотел чиркнуть спичкой – видит Бог, я хотел ей услужить. Но почувствовал, что у меня подворачиваются ноги. Меня неудержимо клонило вниз. Еще мгновение – и я оседлал бы ее, рухнул бы в это непристойное и позорное объятие.
На секунду у меня возникло чувство, будто я вижу ее насквозь. Будто глаза мои, уподобившись рентгеновским лучам, проникают в ее внутренние органы, высвечивая раковую опухоль, заворот кишок и прочие омерзительные открытия, которыми она жаждала со мной поделиться.
И она смеялась...
Затем внезапно все схлынуло. Как и в прошлый раз, в гостинице, тяжесть в груди прошла. Я оставил ее валяться на мостовой, струйка крови сочилась у нее из рассеченного лба, а сам пошел прочь, дрожа от сознания собственной вины.
Позже, принимая ванну, я заметил, что тот кровоподтек или синяк, ставший некоторое время назад желто-серым, вроде бы опять начал распространяться по груди и животу.
Почему все-таки я купил Анне этот браслет?
(Из дневника Мартина Грегори)
9
Он поднялся из-за стола и пошел мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку приглашающим жестом. Я услышал слабый шорох его шлепанцев по мягкому ковру. Он ничего не произнес, но его рукопожатие было сильным и ободряющим. Он обнял меня за плечи и подвел к тем двум креслам, что стояли у окна. Шерочка с машерочкой. Мне хотелось сказать ему, что я в состоянии передвигаться без посторонней помощи.
Мгновение мы постояли, глядя из окна на узкую полоску окружающего дом сада. Сад казался продолжением кабинета: монастырского вида, темный, излишне роскошный.
Мне хотелось спросить у него, куда подевалась Пенелопа – заболела, или у нее выходной, или еще что-нибудь в том же роде; дверь сегодня отперла девица, попавшаяся мне на глаза впервые. Но спрашивать о ней значило бы волей-неволей выдать себя.
Вдоль дальней стены сада шла шпалера, которая переходила в то, что когда-то, должно быть, было грядкой с зеленью. Повсюду росли дикие растения, увивая и покрывая собой заброшенные парковые скульптуры и постройки. Лук и розмарин, щавель и майоран – все тянулось длинными пальцами к солнечному свету.
Меня расстроило то, что в кабинете не оказалось Пенелопы. Я пришел сюда сегодня только ради нее. А сейчас чувствовал себя обманутым. Должно быть, она все-таки кое-что рассказала Сомервилю о нашей встрече в библиотеке. Сообщила ли она ему о моем решении прервать курс терапии? И о том, что ей удалось отговорить меня от этого, убедить продолжить лечение? Я ни в чем не был уверен.
Я подошел к предназначенному для меня креслу и сел. Без всякого вступления я начал рассказывать, давая Сомервилю полный и исчерпывающий отчет о моих изысканиях по Фаукетту.
Сомервиль оставался у окна. Он стоял спиной ко мне, и солнечный свет превращался на полу кабинета в длинную тень психиатра. По мере рассказа я заметил, что рассматриваю «горбик» Сомервиля и пытаюсь представить себе его фигуру не в коричневой свободной спортивной куртке, которая была сейчас на враче, а в синем пиджаке. Но, в конце концов, велика ли разница, был ли в пятницу вечером в библиотеке Сомервиль или кто-нибудь на него похожий? Сейчас это уже не представлялось важным. Вопреки самому себе, я вновь понял, что испытываю изрядное удовольствие от общения с Сомервилем. Так было со мной уже не впервые. Стоило мне оказаться в компании с ним, все мое предубеждение куда-то исчезало. Мне необходимо было сделать сознательные усилия, чтобы снова не очутиться у него во власти.
В конце концов я все же не удержался от вопроса: действительно ли регрессивная терапия может оказаться в моем случае эффективной?
– Может, попробовать что-нибудь другое? – сказал я. – Теперь, когда вам известно мое отношение ко всей этой истории с Фаукеттом, не лучше ли нам забыть обо всех «предшествующих существованиях» и начать все с самого начала?
Сомервиль ничего не ответил. Он стоял, опустив голову и подперев подбородок ладонью, в позе глубокой задумчивости. Затем, не повернувшись ко мне, он спросил, как прошла встреча с Анной. Как будто пропустив мимо ушей все мои предыдущие рассуждения и доводы.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Мы скоро к этому вернемся.
– Мне бы хотелось поговорить об этом немедленно.
– Позже. Сперва расскажите о встрече с Анной.
– Мне бы этого не хотелось.
Он чуть приподнял голову.
– Вам не нужно ничего говорить мне, если вам этого не хочется. А вы подарили что-нибудь жене на дорожку?
– Откуда вы знаете?
– Вы со мной по этому поводу советовались.
– Странно. Я не помню, чтобы я с вами советовался.
– Вы уверены, Мартин?
– Да, разумеется, совершенно уверен. – И это было сущей правдой: я действительно не помнил такого эпизода. Но знал, что советовался, потому что Анна сказала мне об этом в аэропорту.
– Вы хотели подарить ей цветы, – он принялся теребить себя за подбородок. – Букет роз. По определенным соображениям я попытался убедить вас в том, что это не самая лучшая идея, но вы, казалось...
– Ради всего святого, Сомервиль, чего ради стал бы я совершать такую глупость?
Он резко обернулся и впервые за всю встречу посмотрел на меня в упор.
– А что вы ей на самом деле подарили?
– Вы так уверены в том, что я сделал ей подарок, – вот вы мне и скажите, какой?
– Розы?
– Нет конечно же!
– Что же вы ей подарили, Мартин?
– Ничего... ничего особенного...
Подарок все еще лежал у меня в кармане. Я так и не взглянул на него с тех пор, как покинул аэропорт. В такси по дороге в город я принял твердое решение ничего не говорить Сомервилю об этом подарке, но сейчас меня начало беспокоить то, что я что-то забываю.
Букет роз?
Я полез в карман.
– Мне не хотелось волновать ее, – вяло произнес я, передавая Сомервилю маленькую белую коробочку. – И в мыслях такого не держал.
Поскольку солнце светило на него теперь со спины, лицо Сомервиля, находившееся в глубокой тени, казалось абсолютно непроницаемым. Он открыл коробочку, увидел ее содержимое, а затем щелчком захлопнул крышку.
Теперь коробочка лежала у него на ладони.
– Ну и что же произошло?
Теперь не было никакого смысла скрытничать, поэтому я рассказал ему – рассказал все. Я даже сообщил ему, что знаю о его встрече с Анной за день до ее отъезда и о его предостережении, что я могу что-нибудь вытворить. Услышав это, он не моргнул и глазом. Но я уже был совершенно убежден в том, что Сомервиль не имеет к моему подарку никакого отношения.
Да и как иначе? Каким образом мог бы он внушить мне мысль о покупке браслета, если бы сам не оказался в аэропорту накануне, в четверг, выбрал браслет и только потом загипнотизировал меня, приказав купить его? Да, это он организовал нашу встречу с Анной и сам предложил оптимальное место для свидания, но тогда ему еще не могло быть известно, согласится ли она повидаться со мной вообще, не говоря уж об аэрокомпании и номере рейса, которые она выбрала.
