– Я думаю, рассеянность – его нормальное состояние, – возразила Лизетт. – Кажется, я его заинтересовала примерно так же, как могла бы заинтересовать необычная бабочка – удивился, остановился, рассмотрел, пошел дальше и забыл.
– Поживем – увидим, – сказал Дежардан. – В этих вопросах я редко ошибаюсь.
Вот так она оказалась на балу у Орлинды, скрываясь в укромном уголке шумного зала от нежелательного внимания, вынужденная слушать, как рядом увлеченно занимается сексом какая-то влюбленная парочка.
Лизетт зала, что многие женщины считают занятие сексом весьма приятным, но лично она с этим не была согласна. Это занятие она находила неприятным во всех отношениях. Неприятным, болезненным и унизительным. Секс она приравнивала к непрошеному вторжению, к утверждению доминирования одного над другим. Самый примитивный способ утверждения мужского превосходства. Она не понимала, как некоторым женщинам может это нравиться. Скорее всего, дело было не в самом сексе, а в тех выгодах, которые женщина могла извлечь для себя после него, ибо счастливый мужчина, как правило, щедр.
По мере того как стоны становились все громче и неистовее, Лизетт чувствовала себя все хуже. Ей хотелось съежиться до полного исчезновения. Ей было крайне неловко. Став невольной свидетельницей весьма интимной сцены, она и сама чувствовала себя так, словно ее выставили голую напоказ. Хотя голой она отнюдь не была, как не была и неоправданно оголенной. На этот бал Лизетт надела свой любимый наряд из бледно-желтого шелка. Рукава на этом платье были длиннее, а декольте меньше, чем требовала мода, но платье все равно выглядело чудесно. Лизетт рассчитывала, что этот относительно строгий наряд отвадит от нее тех, кто ищет легких развлечений, однако, судя по всему, уже сам факт участия в этом мероприятии воспринимался, как знак готовности пуститься во все тяжкие.
– Мадемуазель Маршал?
Низкий хрипловатый голое Джеймса зыбью прокатился по ее спине, обдал ее чувственным теплом.
Лизетт стремительно обернулась, взглянув на него широко открытыми, удивленными глазами. Давно уже ее никто не заставал врасплох.
Она улыбнулась искренне, чего тоже с ней давно не случалось:
– Мистер Джеймс, какой приятный сюрприз.
На нем был вечерний костюм из темно-синего, почти черного, бархата. На голове парик, но простой, без изысков. Шейный платок был завязан все с той же скромной безупречностью. Губы Джеймса были плотно сжаты, он смотрел на Лизетт без улыбки, тяжелым, пристальным взглядом. Такая суровость должна была бы ее испугать, но если Лизетт и испытывала беспокойство, то беспокойство это было совсем иной природы. Ей вдруг стало жарко.
– Почему вы здесь? – спросил он. – Лизетт заморгала в недоумении:
– Простите?
– Вы же не хотите здесь находиться.
– Почему вы так решили?
– Я наблюдаю за вами уже десять минут. Вы здесь места себе не находите.
Лизетт коротко засмеялась:
– Так почему вы подошли ко мне только сейчас?
– Вначале ответьте на мой вопрос.
– Я чувствовала себя обязанной прийти сюда.
Он прищурился. Лизетт усмехнулась. Все это начинаю ее забавлять. Джеймс увлекся ею, и этот факт заставлял его нервничать. Похоже, ему было не по себе от того чувства, что он к ней испытывал.
– Я не знаю, зачем я здесь, – пробормотал он.
– Так, может, уедем? – предложила она. Задача, которую перед ней поставил Дежардан, оказалась на редкость легко выполнимой. Вероятно, Дежардан оказался прав относительно мистера Джеймса.
– И чем мы займемся, когда уедем отсюда? – В голосе его она услышала угрозу.
– Вы, вероятно, посчитали, что я предложила уехать вместе?
Скулы его внезапно покрыл румянец.
– В каких вы отношениях с виконтом?
– Это допрос? – растягивая слова, спросила Лизетт.
– Он ваш любовник?
Лизетт замерла в напряжении.
– Вы ведете себя непозволительно дерзко. – Она отвернулась и пошла прочь.
Сердце ее бешено забилось в надежде, что он пойдет следом. Она не была разочарована. Она слышала его шаги за спиной. Каблуки его отбивали нетерпеливую дробь на мраморном полу. Джеймс схватил ее за руку и потянул на себя, за папоротник. Лизетт обернулась и изумленно уставилась на Джеймса. Он смотрел ей в глаза все также испытующе пристально, без улыбки, поджав побелевшие губы.
– Зачем он так старался нас свести?
Лизетт приподняла брови:
– Возможно, он считает, что мне нужен порядочный мужчина, поскольку мой муж скончался.
Джеймс прожигал ее взглядом.
– Я не продаюсь.
– Какие странные вещи вы говорите. – Сердце ее колотилось как бешеное.
Она честно прочла все, что со слов дочери Анны написал Дежардан об Эдварде Джеймсе, но информация оказалась совершенно бесполезной.
– И, тем не менее, это правда, – с нажимом сказал Джеймс.
Он крепко сжимал ее предплечье, пальцы его больно впились в кожу.
– Как приятно, что мы уладили это маленькое недоразумение, – прошептала Лизетт.
Голос ее был хриплым.
– У меня другая версия происходящего, – пророкотал Джеймс. – Та, что лучше объясняет тот факт, что мы оказались в одно время в одном месте.
– Вы считаете, что я должна ее выслушать? – Лизетт вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха.
Она отступила на шаг, втайне опасаясь того, что Джеймс ее не отпустит. Он был исполнен решимости, решимости отчаяния. В таком состоянии человек может пойти на все. Однако страхи ее оказались беспочвенными. Он отпустил ее сразу, как только почувствовал, что она хочет, чтобы он ее отпустил.
– Я не тот, за кого вы меня принимаете.
Лизетт изобразила беспечную улыбку:
– С каждым мгновением дело принимает все более интересный оборот.
– Я не альфонс, – бросил он ей в лицо.
– Ну что же, – сказала Лизетт, сглотнув, вязкую слюну, – вероятно, вы мудро поступили, исключив для себя возможность такого рода заработка, если примять во внимание тот факт, что ваше обаяние далеко от совершенства. Будь вы платным любовником, то давно бы умерли с голоду.
Мрачный блеск в его темных глазах должен был бы ее насторожить, но, честно говоря, она даже подумать не могла о том, что он способен схватить ее и расцеловать до бесчувствия. Но когда он схватил ее, запрокинув ей голову и наклонив так, что спина ее изогнулась дугой, опираясь на его предплечье, когда он склонился над ней всем своим телом, она не только потеряла дар речи, но и потеряла способность двигаться, и состояние это продолжалось слишком долго. Ощущения, что дарили ей его губы, его язык, повергли Лизетт в настоящий шок. И, несмотря на то, что натиск Джеймса иначе, чем грубым и беспардонным назвать было нельзя, поцелуй его отнюдь не был груб. Он был безупречен – как его одежда.
