Он доводил Амелию до этого безумия своим большим телом, тяжелыми веками в прорези маски, губами, блестевшими от поцелуев. Он выглядел как языческий бог любви. Экзотически прекрасным. Бесконечно владевшим собой. Согласным лежать и получать наслаждение от распутницы; единственной целью которой было достичь наслаждения.
Прижав губы к его щеке, она шепнула: «Давай же, возьми меня!» И сама удивилась, как легко это сорвалось с ее языка.
Тело Монтойи вздрогнуло.
– Дай мне кончить, – задыхаясь, умоляла она. – Я хочу этого… я хочу тебя. Страшно. Глубоко. Мне надо, чтобы ты был со мной… – В то же мгновение он изогнулся и придавил ее к постели. Стоя на полу, сжимая кулаками одеяло, он со всей мощью вошел в нее, и от каждого толчка у нее, доведенной до экстаза, из горла вырывался восторженный крик.
Монтойя возвышался над нею, глядя на нее в прорези маски, его грудь вздымалась, живот напрягался, бедра сжимались, когда она приподнималась навстречу. Его тело было образцом мужской силы.
Нараставшее напряжение внутри живота скрутилось в узел, разум отступил перед грубостью наслаждения. А затем этот узел взорвался бурей ощущений, обжигавших кожу, сжимавших легкие, и рассыпался бесконечными короткими спазмами, обожествляющими его возбужденный пенис.
Гортанный громкий звук, вырвавшийся у графа, заставил Амелию выкрикнуть его имя, а ее глаза наполнились слезами. Все еще напряженный, он остановился, и она, подхваченная волной наслаждения, слабо запротестовала. Он застонал сквозь сжатые зубы, и в самой глубине ее тела из него изверглось горячее густое семя.
Это было грубо, просто и прекрасно. Он лежал, упираясь локтями, чтобы не давить на нее.
– Я люблю тебя, – горячим шепотом произнес он, слизывая ее слезы. – Я люблю тебя.
Амелия протянула руку к завязкам его маски.
Глава 11
В комнате было темно, догоравший камин освещал пространство не более фута. Трудно было что-либо разглядеть, но инстинкты Саймона подсказывали, что нельзя пренебрегать их предостережением.
Осторожно повернув голову, он обнаружил, что в постели рядом с ним никого нет. Он ровно дышал, изображая глубокий сон.
Что-то разбудило Саймона, и, поскольку он ночевал с женщиной, которая в случае необходимости могла убить его, было бы неразумно не обращать внимания на свое беспокойство.
Он взглянул в сторону окна и увидел отблески лунного света на золотистых волосах. Лизетта, раздвинув занавеси на один или два дюйма, смотрела в окно.
– Что ты делаешь? – шепотом спросил он, садясь в постели.
– Я слышала шум за окном.
– Что же ты видишь?
Занавеси закрылись.
– Я увидела трёх всадников. Один на короткое время вошел в дом, как я понимаю, разбудить хозяина гостиницы. Затем они поехали дальше.
Дрожа от холода, Саймон сбросил одеяла и подошел к камину.
– Сомневаюсь, что кто-нибудь стал бы среди ночи узнавать дорогу.
– Я тоже так думаю.
– Ты их слышала? Это были французы?
На мгновение блеснул свет, это она зажгла спичку; затем загорелся фитиль свечи.
– Думаю, это были англичане.
Саймон, нахмурившись, смотрел на мерцающий огонек.
– Может, следует разбудить Марию?
– Незачем. Они поехали вперед, а не назад. Что бы они ни искали, они этого еще не нашли.
Согревшись в тепле от камина, Саймон посмотрел на Лизетту. Вид у нее был усталый, резкая морщина на лбу портила ее красивое лицо. Лизетта накинула плащ на сорочку, но все равно дрожала от холода.
Саймон указал на кровать:
– Прекрасно. Давай поспим еще. У меня все болит от этой проклятой кареты, и я бы лучше полежал.
Лизетта устало кивнула и опустилась в кресло.
– Bonne nuit.
– Черт побери, – сердито спросил он, – ты спала?
Она удивленно взглянула на него.
– Oui.
– Точно?
– Oui.
Саймон запустил руку в волосы, стараясь не потерять терпение.
– Я не кусаюсь, не храплю, не бормочу во сне. Я не хотел оскорбить тебя, когда сказал, что ты меня не интересуешь. Постель совершенно безопасна.
– Постель-то может быть, – сказала она, равнодушно глядя на него, – но у меня есть сомнения относительно тебя.
Он открыл рот, чтобы возразить, затем поднял руки:
– Чушь! Ну и мучайся в кресле.
Замерзнув, Саймон поспешно забрался в постель и лег на уже остывшую простыню. Свернувшись калачиком, он с нетерпением ожидал, когда тепло от вновь разожженного камина доберется до кровати.
– Черт бы тебя побрал, – проворчал Куинн, глядя на Лизетту. – Было бы намного теплее, если бы мы были здесь вместе.
– У тебя больше причин желать, чтобы я была мертва, – слишком рассудительно заметила она.
– В эту минуту нельзя сказать вернее, – огрызнулся он. – Единственная причина, мешающая мне задушить тебя, в том, что убийство лишит меня тепла твоего тела!
Она чопорно поджала хорошенькие губки.
– Это просто смешно, Лизетта. – Он сел, слишком огорченный, чтобы попытаться уснуть. Упрямое желание корчиться в кресле после долгого путешествия было на нее так не похоже. Она была безупречно практичной, как и все, кто жил своим умом. – Зачем мне убивать тебя сейчас, когда я мог сделать это и раньше?
Она пожала плечами, но ее быстрый беспокойный взгляд не соответствовал этому небрежному жесту.
Издав тяжелый страдальческий вздох, Саймон снова отбросил одеяла и направился к ней. Он не удивился, когда она достала из-под складок плаща кинжал.
– Убери.
– Не подходи.
– Меня привлекаешь не ты. – Он медленно отступил. – А если бы даже и привлекала, у меня нет необходимости навязывать себя женщине, которая меня не хочет.
Лизетта с подозрением отнеслась к его словам:
– Мне хорошо и в кресле.
– Лжешь. У тебя измученный вид, и я не могу допустить, чтобы ты таскалась за мной все время, пока я пытаюсь восстановить доброе имя Митчелла. Ты должна нести собственное бремя. И не должна обременять меня.
Она возмутилась:
– Я не стану бременем.
– Будь я проклят, ты им станешь после бессонной ночи, проведенной в холоде. Ты заболеешь, и от тебя не будет никакой пользы.
Поднявшись, она сказала:
– Я могу позаботиться о себе сама. Ложись в постель и оставь меня в покое.
