— Ой… — вздрогнула Карла.
— Ты что, его не закончила?
— Закончила, сегодня в обеденный перерыв. Потом положила в стол и забыла взять с собой.
— Господи.
— Не беспокойся, завтра я его принесу. Один день ничего не изменит.
— Уже почти месяц я жду от тебя этого эссе. Что вообще происходит?
— Прости, мне правда очень жаль. Я была так занята в последнее время…
— Ну да, вот как ты расставляешь приоритеты: все важнее, чем документы на усыновление. Прости, Майк, папа заболел. Прости, Майк, мне нужно позаботиться о моем братце-придурке. Прости, но у моего пациента нервный срыв…
— Что ты предлагаешь? Чтобы я съездила на работу и забрала эссе?
— Именно. Поезжай.
— Ты шутишь.
— Вовсе нет. — Майк снова лег на пол, на сей раз лицом вниз, и начал делать отжимания.
Карла сидела на кровати, ожидая, что муж смягчится и отменит приказ.
— Ты еще здесь? — Майк на секунду повернул к ней голову. — Чего ты медлишь?
Когда Карла добралась до больницы, магазин Халеда был еще открыт. Объяснять, почему у нее опухли глаза, не хотелось, и Карла стремглав двинула наверх. В офисе она включила компьютер, чтобы распечатать эссе. Из принтера вывалилась первая страница; Карла подхватила ее и начала читать, озабоченно хмуря лоб.
«…С родителями, сестрой и братом у меня всегда были исключительно хорошие отношения. Мы — очень дружная семья, спаянная общим интересом к политической деятельности и отстаиванию социальной справедливости. Наверное, самые счастливые воспоминания моего детства — это марши мира, на которые мы ходили всей семьей, и другие подобные события…»
В дверь постучали. Ответить Карла не успела, дверь распахнулась, и в офис вошел Халед.
— Я видел тебя внизу. Окликнул, но ты не услышала.
— Извини, я торопилась.
— Ты в порядке?
Карла отвернулась к принтеру:
— Да, все хорошо.
— Зачем ты вдруг вернулась на работу?
— Нужно забрать кое-какие бумаги. — Давай же, подстегивала она себя. Скажи ему. Что тут такого? — Документы для агентства по усыновлению. Мы с мужем хотим взять ребенка. А это автобиографическое эссе, которое прилагается к заявлению, — выпалила она на одном дыхании, как первоклассник, играющий роль в школьном спектакле.
— Ого, — отозвался Халед.
— Да.
— Раньше ты не говорила об усыновлении.
— Ну, мы начали совсем недавно.
Сцепив пальцы, Халед уложил руки на голову:
— Потрясающая новость.
— Еще бы, — попыталась улыбнуться Карла.
— Поздравляю.
— Спасибо.
Принтер остановился.
— И что же ты рассказала о себе?
— А?
— В этом эссе? Что ты написала?
— Ну, все, что в голову пришло. Всякую ерунду, в основном.
— Например?
Карла сгребла бумаги с лотка принтера:
— Не скажу. Эссе получилось довольно дурацким.
— Да ладно, скажи, мне можно, — попросил Халед с едва уловимой враждебностью в голосе.
— Ну, написала, что я человек неравнодушный, борюсь за социальную справедливость. Что я веселая и позитивная…
— Правда? — перебил Халед. — Веселая и позитивная?
— По-твоему, я не такая?
— Не знаю. По-моему, ты всегда немного грустная.
— Я не грустная!
— Значит, у тебя только лицо грустное.
— Вот спасибо!
— Тут не на что обижаться.
— Я не грустная. Я всегда улыбаюсь.
— Как скажешь.
Рассерженная Карла сложила листы по порядку и сунула их в конверт.
— Все. Мне пора.
Халед не двинулся с места.
— И когда же вы берете ребенка?
Карла вздохнула:
— Это не нам решать. О сроках пока речь не идет. Сначала нас протестируют. Потом проинспектируют наш дом. Словом, еще не скоро.
Они стояли, прислушиваясь к странным шорохам, раздававшимся в безлюдном отделении социальной службы, — бульканью воды в охладителе, отдаленному позвякиванию лифта, жужжанию факса в соседнем офисе.
— Жаль, — произнес наконец Халед, — мне очень жаль, что ты это делаешь.
— Вижу.
От навернувшихся слез комната поплыла и словно подернулась рябью. Карла опустила голову. А когда вновь подняла глаза, Халед стоял прямо перед ней. Ну и пусть, подумала Карла, когда он нагнулся к ней. Ну и пусть.
Его руки были сухими и горячими. А сам он был на вкус пряным, сохраняя аромат еды, которую ел в обеденный перерыв. Когда он прикоснулся губами к ее уху, ей почудилось, что это не его рот, но морская раковина.
— Все хорошо? — прошептал Халед. — Ты хочешь этого? Скажи.
У Карлы сдавило горло. Только не заставляй меня произносить это вслух.
Он отступил назад:
— Карла?
Она закрыла глаза и прохрипела:
— Да. Да, продолжай, да.
Глава 8
«Желая как-то оправдать хвастливые претензии на „романтический сад“…»
Желая как-то оправдать хвастливые претензии на «романтический сад», обозначенные на рекламном щите, хозяин индийского ресторанчика на Пятой улице развесил в бетонированном дворике гирлянды из разноцветных лампочек, а на хлипких пластиковых столиках поставил чаши с водой, в которой плавали свечки. Из колонок, спрятанных на ветках старой кривой яблони, негромко лилась трогательная инструментальная музыка. В этом городском оазисе музыки и света однажды вечером в конце июля сидели Роза и Крис Джексон, обсуждая новый проект Криса — документальный фильм о семействе деревенских метамфетаминовых наркоманов из Миннесоты.
— Мой любимый персонаж — дедушка, — говорил Крис. — Такой благообразный старикан с седой шевелюрой и пышными усами. Когда он сидит дома в тряпичных тапках и смотрит по телику автогонки, ну просто милейший мужик. А потом он садится в машину, сажает рядом пятнадцатилетнюю внучку, будто собрался везти ее на футбольную тренировку или там в школу, а на самом деле они едут в город, где девчонка зарабатывает своим телом. Старик — сутенер собственной внучки! — Крис хохотнул. — Клево, правда?
Роза, чье внимание отвлекли сочные саксофонные импровизации на тему «Повяжи желтую ленту», улыбнулась и отхлебнула красного вина.
— Ты набрел на богатый материал, это точно. — Ей давно не выпадал шанс вставить слово, и, судя по преувеличенно четкой дикции, за то время, пока Роза вынужденно помалкивала, она успела слегка опьянеть.
