— Ура! — приплясывали от восторга девочки. — Розина мама! Розина мама!
— Ладно, — устало смирилась Роза, — идем.
Ханна спала, а Одри читала «Маму Джонс».
[50]
— Смотри, кого я привела! — воскликнула Джин.
Оторвавшись от чтения, Одри глянула поверх очков:
— О, здравствуйте.
— Это моя мать, — официальным тоном оповестила Роза своих подопечных. — А это… — наклонившись, она чмокнула Ханну в свесившуюся голову, — моя бабушка.
Девочки жались друг к другу, внезапно присмирев.
— Ну а теперь, — обратилась Джин к девочкам, — кто хочет кока-колы?
— Ро, можно нам кока-колы?
— Если это уж так необходимо.
— Прекрасно! — сказала Джин. — А ты. Роза, посиди здесь, передохни. Не волнуйся, я справлюсь с этими юными леди.
Оставшись наедине, Одри и Роза некоторое время молчали. Одри опять уткнулась в журнал. Роза смотрела на трибуну, где старый черный священник метал громы и молнии перед микрофоном.
— Наш мудрый президент говорит: «Либо мы, либо они». Вы уж простите меня за скудоумие, но я должен спросить, кто такие эти «мы», о которых он талдычит? И откуда у человека, проигравшего общенациональные выборы, обманом захватившего власть, столько наглости, чтобы высказываться от имени нас всех?
Толпа возгласами подбадривала оратора, и над лугом взметнулись плакаты «ЗА НЕФТЬ НЕ ПЛАТЯТ КРОВЬЮ».
— На редкость вялое мероприятие, — кисло обронила Одри.
Роза улыбнулась. Несмотря на декларируемую приверженность принципам коллективизма, к массовым акциям Одри всегда относилась прохладно. Ее политические взгляды обслуживали ту же личную надобность, что и пристрастие одноклассников Розы к альтернативной музыке: и то и другое служило пропуском в замкнутое элитарное сообщество. Одри ратовала за свои убеждения, но множить ряды сторонников отнюдь не стремилась, точно так же школьные приятели Розы вовсе не желали, чтобы их обожаемые независимые группы заняли первые строчки в чартах.
— Странно, что ты привела сюда свою группу, — сказала Одри.
— То есть, — немедленно взбрыкнула Роза, — ярую религиозную фанатку вроде меня международная политика не должна интересовать, так?
— Примерно так.
— Впрочем, это моя последняя экскурсия с ними.
— Почему?
— Увольняюсь.
— Да ну? — Одри изо всех сил сохраняла невозмутимость. — И чем же ты собираешься заняться?
— Тебе это не понравится.
— Ты получила работу в «Морган Стэнли»?
[51]
— Я планирую уехать в Иерусалим и поступить в ешиву.
Одри молча разглядывала зелень в парке. Когда же она заговорила, голос ее звучал неожиданно спокойно:
— Все же, почему иудаизм? Вот что хотелось бы понять. Почему ты выбрала самую реакционную религию? Могла бы стать буддисткой или индуской какой-нибудь.
— Что такого реакционного ты видишь в иудаизме? — возразила Роза. — Заботу о бедных и больных? Верность супружеским обетам? Стремление жить честно и достойно?
— Не болтай ерунды, Роза. Если ты жаждешь честной и достойной жизни, могла бы остаться социалисткой.
— Правда? И куда завел меня социализм? Куда социалистические ценности завели в итоге папу?
— Твой отец сделал куда больше ради перемен к лучшему в жизни людей, чем тебе когда-либо удастся сделать.
— Включая вранье жене и детям на протяжении последних шести лет.
— Что у тебя в голове? — рассмеялась Одри. — По-твоему, он спутался с той женщиной из-за своих политических убеждений?
— Во всяком случае, убеждения его не остановили.
Одри отбросила журнал в сторону:
— Не будь ребенком, Роза! Нет такого средства, которое удержало бы мужской член в штанах. Думаешь, иудеи не погуливают от своих жен? Любопытно, когда ты обнаружишь, что твой раввин ублажает миссис Оторву, ты что, почувствуешь себя «преданной» Богом?
— Обязательно надо говорить такие вещи? — с отвращением спросила Роза.
— Ладно, сменим тему. Скажи-ка, еврейская религия удержала еврейских солдат от стрельбы по палестинским детям? (Роза молчала.) Или ты хочешь сказать, что они не стреляли по детям?
— У меня были проблемы с Израилем, — ответила Роза. — Но я много читала по этому вопросу, беседовала с информированными людьми и поняла, что антисионистские аргументы в основном базируются на антисемитизме.
— Так ты теперь на стороне Израиля? — опешила Одри.
— Я считаю, что Израиль имеет право на существование. А также право защищаться от врагов. И если это сионизм…
— У меня нет слов, Роза. Правда нет. — Одри закрыла лицо руками. Так прошло несколько секунд. Затем она подняла голову: — Ты собираешься нырнуть в этот омут с головой? Следовать всем правилам?
— Да… в общем, хочу попробовать. Знаю, некоторые законы выглядят странно, — особенно если смотреть на них вне контекста. Мне не всегда легко их принять, и приходится бороться с сомнениями…
— Ага, — перебила Одри, — возможно, это все-таки не для тебя. Возможно, иудаизм тебе не подходит, несмотря на то что твои новые друзья от него без ума.
— Но, мама, если это истина, то почему же она мне не подходит? Если бы тебе открылась правда о чем-то, но эта правда оказалась бы совсем не той, какую ты хотела или на какую надеялась, разве ты не приняла бы ее?
— Не могу ответить на этот вопрос. Мне правда никогда не являлась подобным образом… А вот и они.
К ним возвращалась Джин с девочками. Каждая девочка разжилась банкой колы и футболкой с надписью «АГИТАТОР, АГИТИРУЯ, АГИТИРУЙ!».
Роза торопливо повернулась к матери:
— А если бы так случилось? Если бы ты узнала истину таким образом?
Одри продолжала смотреть на приближавшуюся компанию.
— Глупая женщина, — пробормотала она, — ну зачем она купила им всем футболки!
— Мама! — Розу трясло от нетерпения. Бывало, в детстве, когда она отчаянно пыталась добиться внимания матери, постоянно куда-то ускользавшего, она клала ладонь на щеку Одри и поворачивала ее голову к себе. — Мама! Ты меня слушаешь?
— Ты спрашиваешь, — Одри с улыбкой взглянула на дочь, — как бы я поступила, откройся мне истина, которой я не искала?
— Да.
— Я бы ее отвергла.
