— Ты с ума сошла.
— Если это может вызвать проблемы в семье… — деликатно вмешался раввин.
— Нет, — поспешила заверить его Роза, всучая маску, — никаких проблем.
— И все же, зачем ты это делаешь? — внезапно рассердилась Карла. — Папа не был религиозен. А сейчас он в коме. Он даже не поймет, что происходит.
— Пожалуйста, — Роза схватила сестру за руку, — не спорь. Этот обряд так много для меня значит.
— При чем здесь ты? Мы говорим о папе.
Роза отпустила ее руку:
— Жаль, что ты против, но я все равно это сделаю. Ладно?
В кафетерии Одри с Джин сидели, склонившись над свежим выпуском «Нью-Йорк пост». Майк у стойки дожидался, пока ему нальют чая для Одри.
— Твоя мама немного шокирована, — сказала Джин, когда Карла уселась рядом. — Тут в газете кое-что написано… — Она ткнула пальцем в крошечную заметку в самом низу шестой страницы. Заметка называлась «Красные перевыполняют план в постели?». Через плечо Одри Карла прочла:
Сдается, у некоего занедужившего левака-юриста возникли трудности с женой и любовницей. Дамы отказываются жить в мире и согласии. По слухам, они недавно столкнулись у больничной койки нашего краснобая от юриспруденции, и женушка так разъярилась, что пустила в ход кулаки. (Кое-чем даже социалисты не любят делиться.) Молодая красотка, пострадавшая от рукоприкладства и оскорбленная в лучших чувствах, говорят, намерена подать в суд…
Карла сжала виски:
— Боже правый, но откуда они узнали?
— А ты как думаешь? — зашипела Одри. — От этой суки Беренис, ясное дело!
— Доподлинно мы этого не знаем, — заметила Джин. — Медсестра из отделения или…
Одри треснула кулаком по столу:
— Разумеется, это она! Кто еще мог выдать им эту фигню про судебный иск? И какая, на хрен, медсестра назовет Беренис «молодой красоткой»?
Взвесив аргументы своей подруги, Джин ответила:
— Нет, не она. Слишком уж это гадко и мелко.
С видом терпеливой страдалицы Одри возвела глаза к потолку:
— Ну да, а Беренис, как известно, на мелочи не разменивается.
К столику подошел Майк с чашкой чая.
— Ты уже в курсе? — с ноткой ажиотажа в голосе спросил он жену, и Карла холодно кивнула.
— Но зачем ей было так стараться, чтобы поместить несколько строчек в дурацкой желтой газетенке? — не унималась Джин. — Эту ерунду даже никто не читает…
— Издеваешься? — взвилась Одри. — Все читают эту ерунду! И поверь, это только начало. Разминка перед боем. Может, пока мы тут лясы точим, она уже продает историю о себе и Джоеле какой-нибудь федеральной газете.
Майк похлопал жену по плечу и шепнул:
— Я ее нашел.
— Что? — не поняла Карла.
— Заметку нашел я, — раздельно произнес Майк.
Карла оторопела:
— И ты… показал ее маме?
— Конечно. Она должна знать.
Карла глянула на свою усталую, измученную мать и почувствовала, что в ее душе давно набухла зеленая почка презрения к мужу. И вот теперь Карла наблюдала внутренним взором, как эта почка, словно при замедленной съемке, начала распускаться, выстреливая длинными, острыми листьями.
— Зря ты это сделал, Майк, — с преувеличенным спокойствием произнесла Карла.
— Не глупи, Карла, — нервно хохотнул Майк. — Я всегда ищу в газетах ее имя. Если там что-нибудь про нее написано, она имеет право это увидеть.
— Нет, — тряхнула головой Карла, — ты поступил жестоко. — Заметив, что Джин с Одри примолкли, она закончила: — Поговорим позже.
— Она все равно бы узнала, — сквозь зубы пробормотал Майк.
Карла встала:
— Я возвращаюсь наверх, мама.
Майк последовал за ней к лифту.
— Да что на тебя нашло? — возмущался он по пути. — Я лишь хотел…
— Не сейчас, Майк. Ты выбрал неудачное время.
— Что ж, мне очень жаль. Но не надо казнить гонца, принесшего дурную весть.
Двери лифта открылись, они вошли внутрь.
— Эй! — сказал Майк, когда лифт пришел в движение. — Ты видела опросы на выходе?
Карла упорно не сводила глаз с панели, на которой загорались и гасли номера этажей.
— Нет, не видела. Я весь день провела здесь.
— Да, понятно, но, может, ты смотрела телевизор… — Он осекся. — В общем, похоже, мы побеждаем с огромным перевесом.
Лифт остановился на первом этаже. Карла подвинулась, освобождая проход:
— По-моему, тебе лучше пойти домой, Майк.
— Не понял.
— По-моему, ты должен уйти. — Карла выставила ногу, не позволяя дверям закрыться.
— Что происходит, Карла? Это все из-за той заметки в «Пост»?
— Нет, не только. Просто я не хочу, чтобы ты здесь находился.
Двери лифта дергались вперед-назад, ударяя Карлу по ноге.
— Совсем рехнулась? Я еще не был у твоего отца.
— Прошу тебя, Майк.
— Я имею право увидеться с ним. Он — мой тесть как-никак.
Карла ухватила его за свитер и потащила к дверям:
— Уходи!
В лифт вошла пара средних лет с дочерью-подростком. Девочка, почуяв напряжение в воздухе, жадно вытаращилась на Майка и Карлу: ей не терпелось стать свидетелем размолвки двух взрослых.
С подчеркнутым достоинством Майк поправил помятый свитер.
— Отлично! — сказал он, понизив голос. — Я ухожу.
Вся семья заночевала в больнице. Детям постелили в приемном покое. Одри поставили раскладушку в палате Джоела. Она лежала без сна, прислушиваясь к сиплому дыханию мужа через респиратор и пытаясь представить, что их ждет в ближайшие дни. Одри и раньше порою воображала похороны Джоела. В этих фантазиях, окрашенных чувством вины, прощание — торжественное действо, совершавшееся в каком-нибудь прославленном месте вроде концертного зала им. Элис Тулли
[52]
или в старой штаб-квартире компартии на Двадцать шестой улице, — неизменно становилось величайшей вехой в ее супружеской карьере, апофеозом ее жизни в качестве преданной спутницы великого человека. Себя она видела в красном платье, блистательной вдовой, поражающей скорбящую публику достоинством и выдержкой, с которой она несет свою невосполнимую утрату. Теперь о таком нельзя было и мечтать, теперь это событие представлялось не иначе как изощренной насмешкой, церемониальным унижением, осененным ликующим духом Беренис.
