– Я все понимаю, Клодия. Ошибочность определения любви состоит в том, что двое испытывают ее, когда на самом деле и один-то чрезвычайно редко любит. И если один любит очень сильно, то способен задушить обоих этой любовью. – Он помолчал, глядя в окно. – Или страдать от ее недостатка, – сказал он, осушив бокал.
Глубина чувств, сквозивших за этими словами, поразила Клодию. У нее возникло огромное желание обнять его и крепко прижать к своему сердцу. Невозможно было поверить, просто непостижимо, что Джулиан когда-то страдал из-за несчастной любви. Ей хорошо известно, что такое безответная любовь. Как бывает одиноко, как невыносимо тяжело. Именно это было написано на лице Джулиана.
– Стэнвуд не любит ее и никогда не полюбит, Клодия, – сказал он, все еще глядя в окно.
– А разве не Софи должна это решить?
– Это исключено, – рявкнул Джулиан, поворачиваясь к ней. – Он негодяй, человек с отвратительной моралью, сомнительным вкусом и бурным нравом! Известно, что он жесток с женщинами, не имеет ни шиллинга за душой. Ему нужно только ее состояние, и больше ничего.
– Но почему ты так в этом уверен? – попыталась возразить Клодия.
– Я знаю его репутацию, Клодия...
– Репутацию! – воскликнула она, качая головой. – Ты знаешь, какие ужасные вещи говорили обо мне? Сплошную ложь! Нельзя плохо думать о человеке на основе сплетен!
Джулиан угрожающе прищурился:
– Даже не думайте читать мне нотацию, мадам.
– Она любит его, Джулиан. Если ты запрешь ее...
– Я не собираюсь запирать ее!
– Но хочешь отправить ее в Кеттеринг-Холл?
– Я забочусь о ее благополучии и безопасности! Я за это отвечаю и буду признателен, если ты не станешь вмешиваться.
– Я только пытаюсь здраво обсудить...
– Я не собираюсь ничего обсуждать. Это тебе не твои общественные дебаты, Клодия. Мой долг как опекуна и защитника решить, что для сестры лучше. Черт возьми, это мой нравственный долг! И это не имеет никакого отношения к тебе, так что можешь найти себе другой объект для благотворительности.
С таким же успехом он мог ударить ее. Клодия обожгла его взглядом.
– Ты не ценишь мое мнение!
– Господи ты Боже мой! Я не только не ценю его, мне до него нет никакого дела!
Ее сочувствие к нему уступило место негодованию.
– Ты обещал относиться к нашему браку с уважением...
– Я обещал спасти твою репутацию! Не идеализируй этот брак, – сказал он, небрежно взмахнув рукой.
О, вот этого он мог не бояться! Сердито тряхнув головой, она устремилась к двери.
– Благодарю вас, милорд, за аудиенцию. Понимаю, что я посягнула на ваше время. Я скажу Софи, что она права, вы действительно упрямое чудовище! Но я также призову ее не терять надежду. Мы найдем выход!
– Прекрасно, – бросил он и жестом велел ей удалиться. – Давай придумывай. Но Софи уедет в Кеттеринг-Холл сегодня же вечером! – С этими словами он сел и демонстративно взялся за книгу.
Он отмахнулся от нее так же, как это всю жизнь делал ее отец. Как она могла думать, что питает к нему какие-то чувства? Клодия резко повернулась и хлопнула дверью. Софи должна слушаться своего сердца, а не подчиняться приказам этого тирана.
Джулиан не только услышал, но и почувствовал грохот закрывавшейся двери. Он невидящим взглядом смотрел на страницы лежавшей перед ним книги и через мгновение перевернул ее, поняв, что держит вверх ногами.
Черт возьми, он точно знал, что чувствует Софи, – и это была одна из причин, по которой он хотел увезти ее из Лондона, подальше от Стэнвуда. Она не заслужила той боли, которую испытал он, она достойна лучшей доли. Но эта дурочка полагает, будто Стэнвуд может сделать ее счастливой. Как же ее переубедить? Ведь сам он не может похвастать браком, основанным на взаимном уважении и любви. Поэтому единственный выход – защитить Софи от самой себя.
Поездка в Кеттеринг оказалась ужаснее, нежели он предполагал, начиная с душераздирающей сцены отъезда. Клодия упорно не смотрела в его сторону и обнимала Софи, рыдавшую у нее на плече. Они так отчаянно цеплялись друг за друга, что Джулиан опасался, как бы не пришлось оттаскивать Клодию от Софи, чтобы усадить сестру в карету. Но Софи наконец отошла от Клодии, видимо, смирившись с неизбежностью ситуации, и Джулиан буквально втолкнул ее в карету. Когда они выезжали из небольшого дворика на Сент-Джеймс-сквер, Клодия крикнула Софи, что Юджиния и Энн никогда не потерпят подобной несправедливости. Старый Тинли стоял рядом с ней и грозил кулаком жестокому хозяину.
Софи не переставала рыдать, пока карета медленно тащилась по узким улицам Лондона. И когда они достигли окраины, Джулиан, убедившись, что Софи не выпрыгнет из кареты, велел кучеру остановиться и сел рядом с ним на козлы. Чтобы не слышать рыданий Софи, Джулиан все ниже натягивал шляпу, пока она не закрыла уши.
К счастью, стояло полнолуние и ехать было легко, но Джулиану казалось, что в каждой деревне, мимо которой они проезжали, наверно, думали, что едет безумец – так громко Софи выражала свою ярость.
К рассвету они добрались до огромного особняка, служившего родовым гнездом Кеттерингов. Софи давно убаюкала себя слезами, и Джулиан, взяв ее на руки, вспомнил, как когда-то относил маленькую Софи в ее комнату после того, как она, чего-то испугавшись, прибежала к нему в спальню и уснула в его постели.
И вот он снова несет ее на руках.
Он ненавидел Кеттеринг-Холл.
Эта ненависть к родовому поместью была настолько велика, что он уехал еще до того, как солнце высоко поднялось, почти не сомкнув глаз и едва перекусив. Но вместо кареты он взял лошадь из конюшни, чтобы быстрее покинуть этот могильник воспоминаний. Он оставил рыдающую Софи в парадной прихожей, в крепких руках миссис Брилхарт, экономки. Мисс Брилхарт, слава Богу, поняла ситуацию. Джулиан попытался не обращать внимания на жалобные рыдания Софи, предприняв последнюю попытку поговорить с ней, но она не стала слушать. Назвала чудовищем, наградила множеством других малоприятных эпитетов, и, в конце концов, он был вынужден уйти не оглянувшись. Он поступил правильно!
Возможно, но все же он прошел мимо семейного кладбища, чтобы не вспоминать о том времени, когда он тоже, как ему казалось, поступил правильно. Роскошный памятник на могиле Валери – ангел, паривший над всеми другими памятниками, – был постоянным и болезненным напоминанием о его попытках защитить еще одну сестру. Вернее, постоянным укором: ведь он не сумел спасти ей жизнь.
Холодная дрожь пробежала по его телу. Джулиан пытался прогнать страшные воспоминания. По правде говоря, Валери была болезненной, но в последние два года, казалось, немного окрепла. В восемнадцать лет, спустя год после того, как Юджиния вышла замуж, Джулиан повез Валери в Лондон. Это был ее дебют в свете, и Джулиан закружил ее в вихре балов и приемов. Она обожала все эту суету, и, хотя была бледна и худа, поклонники вились вокруг нее роем.
