Сидмут, не теряя времени, сразу перешёл к делу.
— Поговаривают, что группа вашей жены планирует поддержать кандидатуру Чарльза Годвина на выборах.
— Откровенная ложь, — отрезал Саймон.
— Сведения поступили от самого Годвина.
— Тогда он — лжец.
Саймон не удивился, услышав это; Годвин, вероятно, думал подобными слухами оказать давление на Лондонских женщин. Должно быть, догадывался, что собеседование прошло ужасно.
— Значит, ваша жена не беседовала с ним, как с вероятным кандидатом?
У Саймона заходили желваки на скулах. Будь проклят этот глупец, Годвин. При следующей встрече, он, как пить дать, свернет его чёртову шею.
— Собственно говоря, да. И хотя дамы еще не поставили его в известность, они решили не продвигать его кандидатуру.
— Но у них есть другой кандидат на примете.
Саймон задумался. Он не был уверен, имеет ли право раскрывать карты.
С другой стороны, Лондонские женщины, вероятно, вскоре подтвердят выбранную кандидатуру. Долго держать это в секрете не удастся.
Более того, Сидмут, возможно, не сможет неодобрительно отнестись к Филдену.
— Да, есть. Человек, которого они выбрали, благоразумен и, кажется…
— И неприемлем.
Глаза Саймона сузились.
— Вы не знаете, кто он.
— А знать и не обязательно, — Сидмут глянул на Каслри и расправил плечи. — Лондонские женщины склонны вмешиваться в дела вне своей компетенции. Безусловно, любой кандидат, которого они выберут, нанесет вред самому строю английского общества.
— О, Бога ради…
— Предполагалось, вы удержите дам от вмешательства в политику. Король заверил нас в этом.
Саймон ощетинился.
— Король и мне дал определенные обещания, которые так и не исполнил. Так что, вероятно, вам следует обратиться с жалобами к нему.
Когда Саймон отвернулся, Сидмут добавил:
— Если вы нацелены сменить Ливерпула в должности премьер министра, переговоры надо вести не с Его Величеством.
Саймон замер.
— Что заставляет вас думать, будто я собираюсь занять место Ливерпула?
— Вы всегда к этому стремились, не так ли? Стать премьер-министром?
Повернувшись к Сидмуту, Саймон выдавил улыбку. «Поостерегись. Ты не знаешь, что рассказал ему король».
— Да, стремлюсь. Но я молод. Времени у меня хоть отбавляй.
Сидмут иронично усмехнулся.
— Вы нетерпеливы, как и большинство молодых людей. Нам это понятно. Мы готовы удовлетворить ваше желание — как только захотите.
— О? — мужчине не хотелось связываться с Сидмутом. Но Его Величество пока никак не содействовал его планам, и Саймон стал опасаться, что король так ничего никогда и не предпримет.
— Ливерпуль поступает глупо, считая, что может нагло открещиваться от Сентпитерсфилдского дела. Но ради успокоения толпы придется кем-то пожертвовать, и логично предположить, что он — самая подходящая кандидатура. Мы будем настаивать на изменениях… до тех пор, пока тори остаются у власти.
— Разумеется.
— И мы сохраняем наши позиции.
Саймон натянулся как струна. У него не было намерений включать Сидмута в свой кабинет, что тот, вероятно, понимал. Роберт Пил — вот подходящий кандидат. Но при заметном отсутствии короля в последнее время, у Саймона, видимо, выбора не было. Сидмут с Каслри, может, и на грани политического краха, но со счетов их сбрасывать нельзя.
— Понимаю, — произнес Саймон уклончиво.
— Хотелось бы также надеяться, что вы с женой отделитесь от Лондонских женщин.
Чёрт побери. Саймон перевел дух.
— Не понимаю, зачем такая необходимость.
— Мы не можем поддерживать премьер-министра, который позволяет жене заниматься политиканством. Если вы не в состоянии заставить её бросить это дело, мы не только привлечём иного кандидата на пост премьер-министра, но и позаботимся о том, чтобы у вас никогда больше не появилось шанса претендовать на этот пост. Гарантирую, мы вам это обеспечим — у меня с Каслри достанет на то власти, тем более что члены парламента встревожены дополнительными выборами и возможностью Годвина выиграть их при вашей поддержке.
— Я же говорил, ни я, ни группа моей жены не поддерживаем Годв…
— Ах, но большинству об этом не известно. И к тому времени, как сведения распространятся и подтвердятся, я так подорву доверие к вам в палате общин, что никто и никогда больше не осмелится предложить вам место во власти.
Это была явная и предельно ясная угроза. Позволяй Саймон жене и дальше поддерживать Лондонских женщин с его политической карьерой будет покончено. К тому же у него пока ещё не было сторонников, чтобы противостоять этому.
— Это несправедливо, — произнёс он тихим голосом. — Те женщины имеют полное право требовать реформ, имеют все основания выдвигать подходящего кандидата…
— А у нас есть полное право выбирать того, кто заменит Ливерпула, не правда ли?
— Король никогда этого не позволит, — прошипел Саймон.
— Королю известно об этой нашей беседе. Он сказал, что вы не оправдали его надежд в отношении его дочери. Значит, теперь наша очередь убеждать вас.
Саймон побледнел. Он никогда не должен был доверять Его Непостоянному Величеству. Он бы и собственную мать продал, чтобы умаслить своих министров. И плевать, что от рук этих чёртовых идиотов страдают люди; король желает лишь мира и спокойствия, любой ценой. И свободного времени, чтобы предаваться своим утехам.
Хотя, чем Саймон-то отличался? Ради того, чтобы Луиза перестала ненавидеть его и отказывать ему в постели, он готов был сдаться на милость её группе, даже рискуя своей карьерой. Даже зная, что для страны было бы лучше, чтобы он был премьер-министром — для Луизы лучше же, в конце концов.
Дед Монтит был прав. Саймон — раб своей страсти. Но с этим покончено.
— Отлично, — сказал он, хотя и чувствовал отвращение, поддаваясь на шантаж. — Я позабочусь о том, чтобы моя жена оставила Лондонское женское общество. Но понятно, что я ничего не смогу поделать со своей сестрой и её подругами…
— Мы подобного и не ожидали бы. Просто порвите свои связи и нас это удовлетворит. Ведь вы с самого начала это обещали.
Верно. Но то было прежде, чем он понял, насколько веской была у Луизы причина. Прежде, чем он увидел, что она и её дамы обладают вполне здравым умом и могут на полном основании участвовать в политике, не хуже любого мужчины.
Не думай об этом. У остальных всё ещё есть выбор. Ты лишь убираешь Луизу со сцены. Что она и сама бы сделала, пойми, что носит ребенка.
Тогда почему капитуляция перед требованиями Сидмута ощущалась как предательство не только её идеалов, но своих собственных?
