— Четырнадцатилетним мальчишкам не место в борделе.
Он прошел к камину и, прислонившись к полке, уставился на остывшие угли.
— Он немногих отослал. Не довелось. После того, как он так основательно насаждал свои правила, ни один из нас не осмелился их нарушить.
На его лице заходили желваки.
— Само собой, это значило, что женщины боялись меня, боялись, что могут мне слишком понравиться, и потеряют свои тёплые местечки. Потому они стремились не делать лишних движений, лишь следовали моим приказаниям в постели. Они не смотрели на меня, не разговаривали со мной, они не… отвечали мне, когда я к ним обращался или… касался их. Они лежали, словно… куски мяса.
У Луизы стеснило грудь. Даже ей было известно, что юношам нужно было хоть немного ласки и лести. Нельзя обходиться с ними, как с быками-производителями.
Горький смех сорвался с губ Саймона.
— Ирония всей ситуации заключалась в том, что, если бы любой из моих приятелей об этом узнал, он на коленях просил бы поменяться со мной местами. Разумеется, я не осмеливался им открыться — дед ясно дал понять, что об этом не следует распространяться, и я никогда не нарушал этого правила, боясь того, что он мог со мной сделать.
Герцог фыркнул.
— Мои однокурсники — юные и жизнерадостные — вряд ли бы меня поняли. Любой похотливый юнец-идиот думает, если под тобой по своей воле лежит хорошенькая женщина и ничего не требует взамен, пока ты получаешь удовольствие — это верх совершенства.
Он передернулся.
— Но ни одному из них не доводилось видеть, как на лице женщины отражается ужас, когда ты говоришь ей, что у неё восхитительная грудь. Или когда о каждом твоем слове докладывает деду мадам, которая подсматривает…
— Подсматривает? За тобой следили?
— Разумеется. Как ещё мой проклятущий дед мог удостовериться, что мы поступаем соответственно его требованиям?
— Но Бетси говорила, что вам с ней удалось нарушить правила.
Оттолкнувшись от камина, Саймон направился к жене.
— Твоя приятельница Бетси не была обычной шлюхой. Её воспитали, как леди. — Он холодно улыбнулся. — Бетси сказала, что считает правила жестокими. Потому в следующий раз, когда я лёг с ней, она передала мне записку, в которой говорилось, что если я дам мадам гинею
[47]
, то смогу делать все, что заблагорассудится.
Саймон покачал головой.
— Не знаю, почему мне никогда до этого не приходило в голову подкупить их. Я же знал, что за деньги мог получить всё что угодно. А отец естественно выделял мне средства, и подкуп был мне по карману. Вместо этого, почти год я вот так и провёл, терпя дедово «воспитание».
— Ты был молод. И запуган дедом. Ты мирился с этим, потому как он сказал, что так должно быть. На самом деле меня удивляет, что мадам согласилась пойти против него.
— Полагаю, у нее лопнуло терпение. Все видели, как я был несчастен — и она, вероятно, подумала, что будет лучше угодить наследнику герцога, который потом годами будет посещать её бордель, чем стареющему графу, который хорошо заплатил, но приносит несчастье её девочкам.
— Так и началась ваша с Бетси… дружба.
Вероятно, Саймон услышал напряженность в её голосе, так как с тревогой посмотрел на жену.
— Это не то, что ты думаешь.
— Она тоже так сказала, — выдавила Луиза. Было тяжело не сердиться на единственную женщину, которая утешала её мужа в борделе.
— О, дорогая. — Он подошёл, чтобы заключить жену в объятия. — У тебя нет оснований ревновать к Бетси. Это было почти двадцать лет назад. А по большей части мы только и делали, что беседовали.
— Знаю. Она говорила. — Луиза даже расспросила Бетси, о чём они беседовали.
О школе. О его друзьях. Как сильно ему нравится пудинг. О всякого рода ерунде.
— Ты должна понять, — продолжил Саймон, крепко обняв Луизу. — Бетси была единственной женщиной, с которой я мог говорить. Без преувеличения. Когда дед приехал забрать меня в Итон, он сразу же отвёл меня в бордель. Я никогда не возвращался домой. Виделся с Региной только на каникулах, а письма от неё едва ли дождёшься.
Луиза знала причину, а Саймон — как она подозревала — нет. Вероятно, Регина всё ещё стеснялась признаться, что читать и писать она научилась лишь после замужества, когда муж помог ей справиться с её странной проблемой — она путалась в буквах
[48]
.
Саймон погладил её по спине.
— Дед платил моим однокурсникам, чтобы те доносили на меня, если я вдруг осмеливался заговорить с «неподходящей женщиной», и если такое случалось…
— Тебе устраивали порку.
Он кивнул у головы Луизы.
— Но Бетси слушала меня, невзирая ни на что. Рассказывала о разных вещах. О женщинах, о том, что они любят. Думаю, она ненавидела моего деда не меньше моего.
— Пока не стала его любовницей.
Саймон напрягся и отстранился он жены.
— Она и об этом тебе рассказала, да?
— Я знала, что однажды её покровителем был граф. И что продолжалось это недолго.
— Неужели?
— Да. Она покинула его при первой возможности. Бетси сохранила каждый пенни, что получила от него, потом сбежала в Бат
[49]
и работала там модисткой. Пока не встретила своего будущего мужа и не вернулась с ним в Лондон.
Казалось, Саймон был потрясён.
— Я всегда полагал… он всегда говорил…
— Что она всю жизнь оставалась его любовницей? А что ему было тебе говорить? Что она его бросила? Использовала его? Он бы ни за что в этом не признался, — Луиза положила ладонь на руку мужа. — Знаешь, она сожалеет, что так с тобой поступила.
— Немного запоздало, не находишь? — съязвил Саймон, не обращая внимания на её руку. — Тогда она точно об этом не сожалела. Она порвала со мной, и глазом не моргнув. После того, как однажды вечером он обнаружил нас за беседой, ему хватило нескольких минут с ней наедине, чтобы уговорить стать его любовницей.
У Луизы засаднило в горле, когда она только подумала, как должно быть это ранило Саймона.
