– Вы сознаете, что только что предоставили мне доказательство причастности вашего отца к покушению на мою жизнь?
Щеки девушки запылали румянцем.
– Нет, я только сообщила вам, что отец разговаривал с людьми, которые напали на вас.
– Не будьте дурой. Какие еще дела могли быть у Сайкстона с вашим отцом сразу же после нападения на меня в Шотландии?
По ее лицу он видел, что она понимает – он прав. Понимает, но не хочет признать.
– Вы забываете, они ведь сами сказали мне, что прибыли с посланием от вашего отца. А потом они отправились прямо к нему. Вероятно, чтобы получить плату за то, что меня убили.
– Если они собирались убить вас, зачем передавали вам послание?
Логичность этого замечания разозлила его.
– Они ударили меня дубиной по голове, черт побери!
– Я знаю, знаю. – В глазах ее застыло страдание, когда она направилась к нему с бутылкой конского бальзама в одной руке и полоской ткани в другой. – Вряд ли имеет значение, что они собирались сделать. То, что они сделали, – преступление.
– Раньше вы говорили совсем другое, – язвительно сказал он. – Что я все это заслужил, потому что обкрадывал людей.
Венеция покраснела, но не стала выкручиваться.
– Я ошибалась. Никого нельзя так калечить. – Она подтащила кресло к окну, через которое еще проникал свет.
– Садитесь. Позвольте мне попытаться облегчить ваши страдания.
– Зачем? – спросил он, хотя сочувствие на ее лице давало достаточно ясный ответ.
– Мне очень неприятно то, что с вами сделали. Тем более если к этому имеет отношение мой отец.
– Вы не сделали ничего такого, о чем нужно жалеть. Не в ваших силах было этому помешать.
– Но это не означает… – Она тяжело вздохнула. – Рассматривайте мое участие как любезность… как добрые отношения между соседями.
Соседями, не «друзьями». Но разве смогут они когда-нибудь стать друзьями? Он не был в этом уверен. Однако что плохого в том, что он позволит ей лечить его? Тем более если у нее возникло такое желание.
Лахлан уселся в кресло, и Венеция, взглянув на него, залилась густым румянцем.
– Хм, вы не могли бы прикрыться получше?
Он проследил за ее взглядом и увидел, что полотенце на нем распахнулось, выставив на обозрение те части тела, которые не стоило бы демонстрировать незамужним девушкам.
Лахлан еле сдержал смех.
– Простите, дорогая. – Он запахнул полотенце. – Но поскольку у вас имеется опыт ухода за больными, вы должны иметь хотя бы поверхностное представление о том, как устроен мужчина.
С пылающими от смущения щеками Венеция осмотрела его руку.
– В госпитале всегда строго следили за тем, чтобы дамы не занимались обнаженными мужчинами.
– Ах, – пробормотал он, – какая жалость. Тем хуже для обнаженных мужчин.
Венеция не обратила внимания на его замечание и, взяв его руку, повернула ее к свету, чтобы лучше рассмотреть шрам.
– Рана еще болит?
– Немножко.
Девушка слегка нажала пальцем на то место, где сломанная кость повредила мышцы, и постоянно ноющую руку пронзила такая острая боль, что Лахлан разразился проклятиями.
– Если это немножко, – холодно сказала Венеция, – то тогда что вы называете настоящей болью? – Она смочила целебным бальзамом ткань. – Сначала будет немного жечь, но потом наступит облегчение.
– Жечь? – переспросил Лахлан. Девушка намазала его руку бальзамом, и ему показалось, будто рану охватил огонь. – Господь всемогущий! Вы что, решили убить меня?
Он попытался схватить бутылку со снадобьем, но Венеция проворно отскочила назад.
– Прекратите! – Стоя там, где он не мог до нее дотянуться, она еще больше смочила ткань. – Если бы я хотела убить вас, то ударила бы по голове бутылкой. – Осуждающе взглянув на него, она добавила: – Ведите себя хорошо, а то я так и сделаю.
О, бессердечная девица! Однако Лахлан вынужден был признать, что как только прекратилось жжение, пришло ощущение приятной теплоты, которая почти сняла боль, терзавшую его руку. Только это и удержало его от возражений, когда Венеция попросила его поднять руки, чтобы она могла обработать ребра.
Теперь Лахлан был обречен терпеть страшнейшую из пыток. Мало того что самая соблазнительная красавица растирала его израненную обнаженную кожу, так она и одета-то в одну лишь тонкую рубашку, которая почти ничего не скрывала.
Когда она наклонилась над ним, его мужская плоть немилосердно взбунтовалась. Даже сильное жжение, опалившее его ребра, не смогло умерить его возбуждения, потому что глубокий вырез ее рубашки позволял ему полностью лицезреть пышные округлости ее грудей.
Больше того, ведь его прикрывало только чертово полотенце, и теперь оно вздыбилось, словно походная палатка. О, он готов был остаться здесь навсегда, опьяненный запахами бальзама и лаванды, и любоваться водопадом ее шелковистых волос, щекочущих ему грудь.
– Боюсь, эта последняя рана действительно начала воспаляться, – сказала Венеция. – И я… хм… вынуждена немного приподнять полотенце.
Она протянула руку, но Лахлан перехватил ее.
– Позвольте мне самому это сделать. – Он не был уверен, что сможет сдержаться, если ее пальцы коснутся его возбужденной плоти.
Каким-то образом ему удалось подтянуть полотенце повыше, чтобы обнажить шрам на бедре, не открывая при этом ничего лишнего. Ему следовало бы попросить ее закончить свое врачевание, оставив все как есть. Но он уже успел оценить благотворное успокаивающее действие бальзама. И сказать по правде, нога причиняла ему невыносимые страдания.
Но когда девушка приложила лечебный бальзам к его самой серьезной ране, у Лахлана перехватило дыхание и он сильно сжал ее руку, пытаясь отдышаться. Это продолжалось несколько мгновений. Затем он снова смог говорить.
– Все в порядке. Можете продолжать. Я уже готов.
Согласно кивнув, Венеция продолжила обработку, но плечи ее вздрагивали, и Лахлан почувствовал, как капля влаги упала ему на бедро. Затем еще одна, и еще. Слезы. Силы небесные! Девчонка проливала над ним слезы.
– Послушайте, – мягко сказал он. – Из-за чего вы плачете? Ведь все не так уж плохо, разве нет?
– Это ужасно, – всхлипывая, ответила она. – Как вы, должно быть, страдали…
За то время, что Лахлан провел с ней, Венеция ни разу не плакала. Ни из-за похищения, ни из-за его грубого обращения, ни по какому-либо другому поводу. И вот, пожалуйста, она рыдает, сопереживая ему. Он не мог этого вынести.
– Тш-ш, дорогая, – прошептал Лахлан, обняв девушку за талию и усадив ее на колено здоровой ноги. – Бывало и хуже, можете мне поверить.
