Лахлан неохотно направился к дверям.
– Возможно, увидимся за обедом, – сказал он, выходя в коридор.
– Мы слишком заняты, чтобы регулярно питаться. – Его мать улыбнулась ему, стоя на пороге. – Я попрошу кухарку отнести тебе обед в хижину, хорошо?
– Но…
Но что? Лахлан заглянул через плечо матери, туда, где Венеция, не обращая на него никакого внимания, ставила в камин подставку для дров.
Ему не нужен был обед. Ему хотелось поговорить с Венецией, просто видеть ее, быть с ней рядом. Но он не мог об этом сказать. Потому что не имел на это права. Ведь ему придется всего через несколько дней вернуть ее отцу.
Если дело не кончится тем, что он убьет этого человека.
– Да, пришли мне обед, – пробормотал Лахлан и ушел. На следующее утро, проведя бессонную ночь в бесплодных мечтах о Венеции, Лахлан, обуздав свою гордость, явился к завтраку, на рассвете. Но то ли они увидели, как он подъезжает, то ли действительно уехали, как заявил дворецкий, к одному из арендаторов осмотреть больного ребенка, только дома никого не было.
Дворецкий не знал, к какому арендатору они отправились. И он не знал, когда они вернутся. Он не знал ничего, что могли бы хоть как-то умерить боль разочарования, от которой Лахлану хотелось выть.
Он сказал себе, что пора с этим кончать. Он им не нужен в усадьбе, а уж сам-то он точно в них не нуждается. Прежде ему часто приходилось подолгу отсутствовать, приглядывая за винокурней, потому что акцизные чиновники в любой момент могли накрыть его подпольное производство. Так что изменилось?
А то, что теперь здесь жила Венеция.
Вот нелепость. Прежде он никогда не жалел, что рядом нет женщины. Почему это должно волновать его сейчас? Ему совсем не нужно, чтобы Венеция изводила его пением, донимала его… нянчилась с ним. Нет, в самом деле. Он может и сам смазывать конским бальзамом свои раны.
Пора наконец выбросить ее из головы!
Но как это сделать, если последующие несколько дней он только и слышал, как все вокруг обсуждали изменения, происходящие в усадьбе, и как Венеция с его матерью отлично ладят друг с другом. Каждую минуту кто-нибудь да говорил: «Вы бы послушали, как ваша лондонская кузина поет "Цыганский паренек!"» Или: «Вы бы посмотрели, как эта девушка учит женщин чистить серебряные украшения – теперь они просто сверкают».
Видимо, его «лондонская кузина» может расхаживать повсюду, где ей нравится, в то время как он должен держаться подальше, чтобы никто посторонний не узнал, что он на самом деле жив. Дважды Лахлан пытался увидеться с девушкой, но только один раз ему удалось застать их с леди Росс дома. Да и то Венеция сразу же вышла, оставив его наедине с матерью, которая строго отчитала сына за неожиданный приезд.
Эти краткие мгновения общения с девушкой стали для Лахлана целительным бальзамом, словно глоток воды для истомившегося от жажды путника. Но этого ему было явно недостаточно.
Он мог потребовать свидания с ней, но тогда они обе – Венеция и его мать – узнали бы, что он по ней скучает. Это бы породило несбыточные надежды.
На третий день после их прибытия, когда дворецкий доложил ему, что дамы куда-то отправились гулять – возможно, в какую-то сказочную страну, Лахлан твердо решил, что на этот раз им от него не отделаться. Он укрылся в лесу, недалеко от усадьбы, откуда ему были видны оба выхода. Если они действительно гуляют, то непременно должны будут пройти мимо него, и тогда девушке нелегко будет ускользнуть.
Лахлан чувствовал себя последним дураком. Но в тот момент, когда он решил, что скорее всего конский бальзам ударил ему в голову, дверь кухни приоткрылась и во двор выскользнула Венеция. Значит, они действительно все это время были дома.
С сильно бьющимся сердцем Лахлан начал подкрадываться к девушке сквозь кустарник. Куда это она отправилась одна? Да еще так необычно одетая? Шотландский плед крестьянки, подчеркивая стройность ее фигуры, изящными складками ниспадал с ее плеч и был подпоясан по всем правилам.
Оглядевшись, Венеция набросила на голову край тартана наподобие капюшона и пошла прочь от дома. Она свернула на поле, отделявшее поместье Россов от владений Дунканнона. Лахлан угрожающе прищурил глаза. Ага, она направляется в дом отца! Чтобы найти убежище и попросить домашних помочь ей вернуться в Лондон? Нет, она могла бы и раньше это сделать.
Лахлан колебался, раздумывая, стоит ли ему идти за ней следом. Если люди Дунканнона его узнают, возникнут вопросы о его чудесном воскрешении. Затем непременно к ним в поместье потянутся люди, чтобы выяснить, что происходит. И тогда ему уж точно не удастся сохранить это дело в секрете.
И все же он не должен позволить ей одной идти в Брейдмур. Это опасно. Она может напороться на каких-нибудь мужланов, которые не знают, кто она такая. Только ему надо соблюдать осторожность, прячась за деревьями и избегая людных мест.
Так он размышлял, тайком пробираясь вслед за девушкой.
Не зная, что ее ждет, Венеция перешла мост над выжженной полосой земли, отделявшей поместье Лахлана от владений ее отца. Она просила леди Росс отвезти ее, но женщина опасалась, что кто-нибудь может узнать девушку.
Венеция считала, что это маловероятно, поскольку много лет здесь не появлялась. Но на всякий случай у одной из служанок она одолжила крестьянский наряд. Ей хотелось узнать, что произошло там за время ее отсутствия. В особенности после того, как Лахлан рассказал ей о сожжении домов.
Лахлан! Нет, ей не следует думать о нем. За эти три дня разлуки она слишком сильно по нему скучала… и поняла, что скорее всего «слишком много прочла» в его поцелуях и ласках. Он иногда заезжал в усадьбу, но ни разу не попросил о встрече. Он, правда, спрашивал о ней у дворецкого, но, не получив вразумительного ответа, воспринимал это спокойно, словно его расспросы были вызваны исключительно вежливостью.
Его мама сказала, что гордость не позволяет Лахлану показать, что он проявляет к ней интерес, Венеция хотела бы ей верить, но уже начала терять надежду. Теперь папа уже получил письмо Лахлана и едет в Шотландию. Если Лахлан так и не уступит…
Сердце сжалось в груди. Как может она осуждать Лахлана за то, что он не желает жениться на дочери человека, разорившего его соотечественников? Именно так люди в Росскрейге воспринимали ее отца. Считая ее кузиной Росса, они при ней свободно обсуждали то, как граф позволял своему управляющему Маккинли с неимоверной жестокостью сгонять людей с земли.
И теперь, вновь оказавшись на земле Брейдмура, Венеция увидела результаты проведенных преобразований: здесь не было сожженных домов, но они вполне могли быть здесь. Из двадцати двух домов арендаторов только четыре оказались заселенными. Видимо, овцеводами.
Что случилось с тем краснолицым фермером, выращивавшим картошку, который часто давал ей покататься на своей рабочей лошадке, когда она была ребенком. Где та беззубая старушка, которая каждый божий день сидела перед розовым домиком за прялкой?
