– Спасибо, – сказал я и сделал большой глоток.
…И туг понял, что помираю!
Я знал, что бывает водка, и знал со слов спонсоров, какое ужасное влияние алкоголизм оказывал на людей, но я не подозревал, что в наше цивилизованное время кто-то осмеливается изготавливать водку.
Впрочем, в тот момент я так не думал – я кашлял, задыхался, скорчившись пополам.
– Дай ему воды запить! – крикнул курчавый.
Мне протянули другой стакан, в нем была вода, я глотнул, стало легче.
– А теперь допивай, – приказал курчавый.
Я не знал, что мне допивать – воду или водку, но спросить не посмел.
Меня обожгло, мне хотелось умереть от отвращения к себе…
Я сел в угол, скорчился там и решил дождаться смерти.
Как сквозь сон я слышал, как прощается с остальными и уходит Лысый.
– Прощай, любимец корявый, – сказал он мне. – Надеюсь, тебя быстро здесь поломают.
И я понял, что он полон ненависти ко мне.
Неожиданно он больно ударил меня носком башмака в бок, и я хотел возразить, но голова кружилась, и я решил, что если останусь жив, я его тоже ударю. Он ушел, какие-то люди входили и выходили. Настроение у меня постепенно улучшилось, и я даже смог встать на ноги, хотя меня тут же повело в сторону, и мне пришлось искать стену, чтобы за нее держаться.
Вошел курчавый, вернее, он появился в поле моего зрения. Его глаза были близко от моих.
– Живой? – спросил он.
– Даже очень живой, – я глупо ухмылялся.
– Вот и отлично, – сказал он. – Пошли, я тебя устрою.
– Она скоро придет? – спросил я.
– Кто?
– Госпожа Маркиза, кто же еще, меня хозяйка-мадамка к ней направила.
– Скоро, скоро, – сказал курчавый лживым голосом, как говорят с маленькими, чтобы от них отвязаться.
Я пошел за курчавым наружу, а ноги не слушались. Было смешно.
Грузовик Лысого уехал. В кустах я увидел черную крытую повозку.
– Залезай, – сказал курчавый, – и спи.
– Простите, – возразил я. – Мы друг другу не представлены.
Я протянул ему руку и представился:
– Тимофей. Кислых щей!
– А ты меня теперь до самой смерти будешь звать хозяином, – сказал курчавый. – Или господином Ахметом.
Он что-то делал с моими руками – щелкнул замок, мои руки оказались в железных браслетах, скрепленных короткой цепью.
– Вы что? – спросил я. – С ума здесь все посходили?
– Чтобы быть спокойным, что не сбежишь – а ну иди, ложись!
Продолжая смеяться, я попытался влезть в повозку, но руки мешали. Господин Ахмет подсадил меня. Внутри было сено. Я лег и сказал, что буду спать.
4. ЛЮБИМЕЦ СРЕДИ ГЛАДИАТОРОВ
Очнулся я в темной комнате с небольшим окошком, забранным решеткой. Словно снова попал на кондитерскую фабрику. Только лежал я не на нарах, а на каменном полу – пол был холодным, бок у меня окоченел, руки затекли. Память сразу вернула мне последнюю сцену в комнате с камином. Я понял, что меня напоили дурманящим напитком, чтобы перевезти в другое место.
Я сел. Судя по цвету воздуха за окном, уже вечерело. Я попытался подняться, но это получилось далеко не сразу. Я растирал руку и бок и тут увидел на запястье ссадины – я не сразу догадался, что это следы браслетов, в которых меня везли. Уж лучше бы я остался на кондитерской фабрике, уж лучше бы таскал трупы гусениц… удивительно, как все на свете относительно! Сейчас мне, полузамерзшему и голодному, жизнь на фабрике казалась раем. И я еще как назло представил себе, что горячая, переливающаяся как ртуть Ирка забирается ко мне на нары и греет меня…
От злости я все же поднялся и, чтобы не упасть, добежал до стены и оперся о нее. Я сделал некоторые движения руками – гимнастику, по выражению госпожи Яйблочко. Каждое утро мы с ней занимались гимнастикой. Мы вытягивали вперед руки и поднимали ноги – разные по форме и размеру – но действия были схожи. Потом мы с ней бегали кругами по газону – конечно, она бежала куда тяжелее и медленнее меня, но я и не спешил. Хотя каждый ее шаг – метра два, не меньше…
Минуты через две-три кровь начала двигаться по моим несчастным жилам, и я хотел пойти к двери, чтобы выломать решетку, но тут мое внимание привлекло движение за окном.
Окно моей камеры располагалось на втором этаже и выходило на пыльную площадку, окруженную невысокими сараями и складами, а кое-где соединенными кирпичной стеной. На площадке находилось несколько человек, занимавшихся странным на первый взгляд делом. Они были вооружены мечами и топорами на длинных рукоятках. Эти люди сражались, а приземистый горбун с головой, вросшей в широкие плечи, держа в руке длинную палку, направлял ею и криками действия сражающихся. Невдалеке стоял господин Ахмет в преувеличенно ярком костюме, желающий всем доказать, что имеет право или смелость нарушать все законы спонсоров.
Я хотел окликнуть его, но бой продолжался, и громкие крики потных бойцов заглушили бы мой зов.
Когда я подошел к двери, я уже понял, что попал на студию, где снимаются фильмы для телевизора, а бойцы – это актеры, которые разучивают старинную войну.
Я толкнул дверь. Она не открылась.
Я даже удивился – зачем меня запирать? Я же ничего плохого не замышляю.
Дверь была замкнута.
Тогда я в нее постучал. Но это тоже не помогло.
Я начал колотить в дверь кулаками, и тогда снаружи откликнулись.
Издавая грязные ругательства, в дверях показался похожий на злую обезьяну человек с пистолетом в руке.
– Чего тебе?
– Я хочу наружу, – сказал я. – Я уже проснулся!
– Он проснулся? – искренне удивилась обезьяна. – Проснулся?
Стражник никак не мог осознать значения моих слов.
По-моему, он решил тут же меня пристрелить, потому что, когда в его глазах появилось осмысленное выражение, оно сопровождалось движением дула пистолета. Дуло поднималось, пока не уткнулось мне в грудь.
К моему счастью, в коридоре раздались быстрые шаги.
– Что тут происходит? – спросил господин Ахмет.
– А он шумит, – поморщился стражник.
– Потерпишь, – сказал Ахмет. – А вам, сэр, что понадобилось?
– Я выйти хочу, – сказал я.
– Ты как себя чувствуешь? – спросил Ахмет.
– Ничего.
Я не стал жаловаться. У него были такие колючие черные глаза, что жаловаться было бессмысленно. Даже при моем скудном жизненном опыте мне было ясно, что этот человек не умел жалеть. У нас в подсобке для любимцев был один с такими глазами. Он искусал хозяина, задушил их жабеныша, и его потом затравили с вертолетов…
