— Это идея! — обрадовалась Ира. — Скиньте посуду в раковину, я потом помою. В первую очередь, я думаю, надо еще раз проверить стол отца.
Всей гурьбой мы проследовали в комнату, где у Ириного отца стоял стол и хранились его служебные бумаги.
— Вот, вот, вот, — вынимала из стола стопки Ира, — это то; с чем отец работает последние месяцы. За архивы, — кивнула она в сторону книжных полок, — можно приняться потом.
— Давайте построим работу так, — предложил я, — разделим все эти бумаги на четыре части. Я смотрю первую часть, передаю ее Ире, Ира просматривает ее, передает ее Маше, Маша — Наташе. Так больше шансов, что если я пропущу что-то важное, то это заметит кто-нибудь из вас. Соответственно Наташа передает стопку мне, а я дальше по кругу. Все понятно?
— Ясно! Понятно! Давай! — нестройно ответили девчонки, и мы сели за работу.
Алексей Сергеевич Козлов, Ирин папа, заведовал кафедрой русского языка педагогического института. Соответственно все его бумаги были связаны с его непосредственными трудовыми обязанностями. Попадались здесь протоколы собраний каких-то комитетов, заседаний кафедры со стандартными, оставшимися еще со старых времен графами "Присутствовали" и "Постановили". Встречались среди отпечатанных на обычных машинках деловые бумаги и неофициальные письма. Некоторые из них, написанные на желтоватой бумаге старых бланков, были от коллег — таких же ученых, занятых изучением русского языка. Другие — пришпиленные к конвертам стиплером, были явно направлены из-за рубежа. Об этом говорили и бумага с водяными знаками, и печать на лазерном принтере или на хорошей машинке типа "Оливетти", фирменные цветные бланки и белые конверты, иногда даже с прозрачным окошечком, в которое можно было разглядеть адрес.
Образ Алексея Сергеевича, который складывался у меня в голове после просмотра первой кипы бумаг, никак не соответствовал тому человеку, который мог бы привезти из-за границы десять штук зелени налом, заныкать их в печную трубу с тем, чтобы потом пустить в незаконный оборот. Скорее он принадлежал к той группе людей, которая не отъехала в новую жизнь вместе с десятками тысяч граждан России. Да и откуда было появиться десяти тысячам долларов в такой неденежной ныне сфере, как наука.
Думая обо всем этом, я перекладывал бумаги, некоторые просматривая по диагонали, в некоторые вчитывался. Когда Ира разделила бумаги на стопки, мне вначале попались довольно старые документы, датированные еще прошлым, а то и позапрошлым годом. Постепенно, когда стопки перемещались по столу по часовой стрелке, мне стали попадаться уже более свежие документы.
Среди обычной переписки и деловых записей я заметил несколько черновиков, на которых Алексей Сергеевич компоновал какой-то не то учебник, не то словарь. Дальше, на очередном протоколе заседания кафедры, поскольку машинистка, вероятно, экономя бумагу и без того небогатого учреждения, печатала на листах и с той и с другой стороны, я заметил колонки слов и понял, что это часть из какого-то словаря. Несмотря на то, что действовать нужно было быстро, я стал читать, потому что то, что там было написано, меня заинтересовало. Это был словарь "новых русских" выражений, жаргона, тех слов, которые вошли в жизнь после 1985 года. Их на удивление оказалось много, и я с улыбкой отметил про себя, что тот богатый потенциал народа в области словотворчества, которым восхищались в свое время Гоголь и Толстой, вовсе не умер. Здесь, на листах, были начертаны такие образчики, как "тыр" — тысяча рублей, "полный кобзон!" — он же улет, "Мусоргский" — милиционер, несущий службу на рок-концертах, "пьяный ежик" — прическа под панка, "поставить кеды в угол" — заболеть, "сбегать по-быренькому" — быстро куда-то зайти, "лопатник" — бумажник…
Листая архивы Алексея Сергеевича дальше, я замечал, что работа над этой книгой — словарем или энциклопедией — занимала у него все больше времени. Начали появляться какие-то ссылки на полях официальных бумаг, которые рассматривались во время каких-то совещаний, — Алексей Сергеевич делал пометки, касающиеся книги. Потом стали попадаться черновики-заявки словаря "новых русских" выражений, и я решил, что за этим нужно краем глаза присматривать. Почему именно я так решил, поручиться трудно, вероятно, отфильтровывал все, что хоть в какой-то степени интересовало Алексея Сергеевича больше всего или не вписывалось в тот его образ, который я нарисовал для себя.
Постепенно работа утомила не только девчонок, но и меня. Естественно, очень трудно упираться и что-то делать, когда почти на сто процентов знаешь, что это безнадежно. И Ямаха, и Янатаха и даже Ира уже были на пределе, чувствовалось, что головы у них далеко не ясные, а покрасневшие веки выдавали их усталость. Мне ужасно хотелось освободить их от работы, но, увы, восемь глаз лучше, чем два, а четыре головы — и подавно.
Поэтому мы продолжали углубляться в бумаги, и тишину в доме прерывали только неровный шелест страниц да чей-нибудь чих от поднявшейся бумажной пыли.
К исходу четвертого часа, когда мы все уже осоловели, Ирка вдруг перестала перекладывать бумаги, растерянно заморгала ресницами и пролепетала:
— Ой, ребята, я, кажется, совсем недавно где-то видела в бумагах отца какие-то цифры. Точно — 10 000! — Где? Что? Почему нам не сказала? — посыпались на нее со всех сторон вопросы.
— Да я, — растерянно стала рыться в своей стопке Ирка, — сначала внимательно все смотрела, а потом… Мысли сами собой убегают и вроде бы смотришь в бумагу, а ничего не видишь, возвращаешься по десять раз к одному и тому же месту. Или, может, у меня глюки? — растерянно посмотрела она на меня.
— Ищи, — постарался я ее приободрить. — Внимательно все перекладывай в обратную сторону. А лучше пока дуй в ванную, умойся холодной водой и приходи обратно. Перекур на пять минут, — объявил я, как только Ирка вышла в ванную.
Но поскольку никто из нашей компании не курил, то это предложение осталось чисто номинальным.
Ира вернулась из ванной очень быстро и, откинув со лба мокрые пряди волос, тут же углубилась в бумаги. Ей понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы найти то, что она искала. Оказывается, она дважды прошла мимо того письма, которое было нам нужно. Признаться, прошляпил его и я. Вероятно, оттого, что написано оно было на английском языке, и я просматривал его по диагонали. Ира, поскольку тоже, как я понял, не сильно владела английским, просто переложила его дальше, но у нее зацепилась в памяти цифра "10 000". Она действительно фигурировала в этом письме.
Я попросил Машу включить свет, потому что за окном уже сгущались сумерки, а Иру — принести англо-русский словарь. Однако примерно текст письма можно было перевести и без его помощи. Напечатано оно было на бланке какой-то западной благотворительной организации.
"Дорогой господин Козлов, — сообщало письмо, — мы рады сообщить Вам, что Ваша заявка на получение гранта в 10 000 долларов для подготовки фундаментального исследования изменений в русском языке, которые произошли в связи с перестройкой и новым общественно-политическим строем в вашей стране, удовлетворена. Просим Вас сообщить координатору гуманитарных проектов банковские реквизиты вашего института. С уважением к Вам Сэмюэль Хопкинс, председатель комиссии по рассмотрению заявок гуманитарного направления".
