Руфи за все это время удалось поспать не более двух часов, и
сама она не падала с ног только за счет бесчисленных чашек кофе и сигарет. Ей
больше не приходило в голову искать помощи на стороне. А если такая мысль и
возникала, то она гнала ее, потому что понимала: не пройдет и часа, как Хейвен
сменит название на Колдовской Город. Внимание жителей города было приковано к
исчезновению Давида, и это воспринималось горожанами как добрый знак.
Весь день стояла жара. Ни ветерка, ни капли дождя. Жара
одурманивала. Ломило все кости, кровь пульсировала в висках. Но поиски ни на
минуту не прекращались. Руфь старалась руководить ими как можно лучше.
Силы покинули ее во вторник утром. Что-то накатило на Руфь,
стиснуло железной хваткой горло, ноги стали ватными и подкосились, и она, как
куль муки, свалилась на землю.
Она пыталась позвать на помощь и не смогла.
Но они все равно услышали.
Приближающиеся шаги. Кто-то (Джад Таркингтон) позвал кого-то
другого, (Хэнка Бака) и их мысли сфокусировались на лежащей женщине.
(мы все любим тебя, Руфь) Ее коснулись руки, подняли и (мы
все любим тебя и поможем тебе «превратиться») аккуратно понесли.
(и я тоже люблю тебя… пожалуйста, найди его. Сосредоточься
на нем, сосредоточься на Давиде Брауне. Не спорь, не сопротивляйся) (мы все
любим тебя, Руфь) Ее несли, и она видела, что стоящие вокруг люди тяжело
дышали, как собака в жаркую погоду.
Эд Мак-Кин отнес ее домой, а Хейзел Мак-Гриди уложила в
постель. Руфь провалилась в глубокий сон. Единственное, что она смогла
вспомнить во вторник утром, когда проснулась, это то, что ей снился Давид
Браун. Он лежал на черной сырой земле под не менее черным небом, усыпанным
звездами. Из его рта стекала струйка крови, глаза мальчика были пусты и
неподвижны. Сразу после этого она и проснулась.
Руфь позвонила в городской зал. Ей ответила Хейзел. Все
дееспособные жители города находятся в лесу, — сказала она. — Но если они не
найдут мальчика до завтрашнего утра…
Хейзел не закончила.
В десять часов утра Руфь присоединилась к поискам. Когда вновь
стало темнеть, она попросила Бича Джеригана проводить ее в город. В кузове
грузовичка Бича что-то лежало, но она не знала, что именно, да и не хотела
знать. Ей хотелось бы остаться в лесу, но она боялась, что силы вновь покинут
ее и тогда никто не отнесет ее домой, как вчера. Она заставила себя перекусить
и поспала около шести часов.
Утром, выпив чашку кофе и съев сэндвич, она мечтательно
подумала о стакане молока. Затем, поднявшись в комнату, где стояла коллекция
собранных ею кукол, Руфь села за стол и стала задумчиво рассматривать их. Куклы
фарфоровыми глазами смотрели на нее.
В уме она проговаривала очередную скороговорку.
Затем мысль ее вернулась к реальности. Руфь взглянула на
часы. Она пришла сюда в восемь тридцать, а сейчас уже четверть двенадцатого. Ее
глаза расширились от удивления. Так долго?!
И…
…и некоторые куклы вдруг задвигались.
Немецкий мальчик в летнем костюме оказался почему-то между
леди-эфенди и японочкой. За руку он держал индианку в сари. Русский мужик упал
на пол, увлекая за собой гаитянца, и оба они лежали с обращенными в потолок
лицами, покачивая головками.
Кто это двигает куклы? Кто ??десь?
Она испуганно озиралась по сторонам, а сердце ее, казалось,
сейчас выскочит из груди. Кукла-детоубийца Элмер Хани, нахально глядя на нее,
улыбался. Говорю тебе, женщина: ты — глупая корова.
Никого. Вокруг все тихо.
Кто здесь? Кто здесь был? Кто сдвинул…
Мы сами сдвинулись с места, милочка.
Слабый, тоненький голосок.
Она зажала рукой рот. Ее глаза стали совсем круглыми от
страха. И вдруг на стене она увидела большие корявые буквы. Чья-то рука с таким
нажимом написала их, что несколько осколочков мела валялись на полу:
Давид Браун на Альтаире-4. Что? Что? Что это…
Это значит, что он оказался слишком далеко, — сказала
кукла-француженка, и внезапно из ее глаз брызнули искры зеленого света. Лица
всех остальных кукол расплылись в злорадной улыбке. Оказался слишком далеко,
слишком далеко, слишком далеко…
Нет, я не могу в это поверить! — простонала Руфь.
Весь город, Руфь… оказался слишком далеко… слишком далеко…
слишком далеко…
Нет!
Пропал… пропал…
Глаза куклы-клоуна из папье-маше тоже внезапно загорелись
зеленым светом.
Голоса кукол все громче… и одновременно это были голоса
города, и Руфь Мак-Косленд знала это.
Она подумала, что наступает последняя стадия перед тем, как
все окончательно лишатся рассудка… и она в том числе.
Нужно что-то делать, Руфь. — Кукла-китаянка говорила голосом
Бича Джеригана.
Нужно вызвать кого-нибудь, — французский пупсик голосом
Хейзел Мак-Гриди.
Но они никогда не позволят тебе это сделать, Руфь. — Это
сказала кукла-Никсон, подняв правую руку в приветственном жесте. Она говорила
голосом Джона Эндерса из начальной школы. — Они могли бы, но это было бы
неверно.
Они любят тебя, Руфь, но если ты попытаешься сбежать, они
убьют тебя. Ты ведь и сама знаешь это, верно? — Кукла-анголец голосом Джастина
Харда.
Пошли сигнал.
Сигнал, Руфь, да, и ты знаешь как…
Используй нас, мы покажем тебе как, мы знаем…
Она сделала шаг назад, зажав руками уши, как будто могла
спастись от этих голосов. Ее губы дрожали. Она была в ужасе. В ее куклах сейчас
сконцентрировалось все безумие Хейвена.
Сигнал, используй нас, мы можем показать тебе как, мы знаем,
и ты ХОЧЕШЬ знать. Городской зал, Руфь, часы на башне…
Голоса теперь не просто кричали, они скандировали: Городской
зал, Руфь! Да! Да! Городской зал! Городской зал! Да!
Хватит! Прекратите! — стонала она. — Хватит! Хватит!
Пожалуйста, не надо!..
И вновь потеряла сознание.
Она пришла в себя поздно вечером. На полу было холодно. За
окнами шумел ветер, собиралась гроза. Грозные силы природы готовились
обрушиться на Хейвен.
Но Хейвен и сам сейчас был источником мощных сил. Просто
перемена погоды стала очень важным фактором. Не только у Руфи в этот момент
очень болела голова.
