Арсен налил ему рому и остановился рядом, внимательно, с каким-то странным выражением глядя на него.
— Итак, бедный мой Арсен, — продолжал Ларавиньер, не подымая на него глаз и смакуя каждый глоток, — ты больше не увидишь свою хозяйку! Тебя это, может быть, радует? Она ведь тебя недолюбливала, а?
— Право, не знаю, — как всегда, четко и решительно ответил Арсен. — Но куда, черт возьми, могла она исчезнуть?
— Говорю же тебе, она ушла. Ушла, понимаешь? Это значит — она там, где ей правится. Ищите ее где угодно, только не здесь.
— А вы не боитесь огорчить или оскорбить мужа, так громко рассуждая о подобном событии? — сказал я, бросая взгляд на дверь в глубине помещения, из которой обычно то и дело выглядывал господин Пуассон.
— Гражданин Пуассон отсутствует, — ответил бузенгот Луве, — мы только что встретили его у входа в префектуру. Наверное, пошел наводить справки. Еще бы! Он ищет. Долго же придется ему искать! Шерш, Пуассон, шерш! Апорт!
— Болван несчастный! — подхватил другой бузенгот. — Это его научит уму-разуму. Арсен, кофе!
— Правильно сделала! — сказал третий. — Однако я не думал, что она способна на такую выходку! Бедная женщина, у нее всегда был такой угнетенный вид! Арсен, пива!
Арсен проворно подавал, а потом всякий раз останавливался позади Ларавиньера, словно чего-то ожидая.
— Эй! С чего ты так уставился на меня? — спросил Ларавиньер, увидев его в зеркале.
— Жду, чтобы налить вам вторую рюмку, — спокойно ответил Арсен.
— Давай, милый мальчик, — сказал предводитель бузенготов, протягивая ему стакан, — мы, как видно, отлично понимаем друг друга. Ах, если бы ты стоял вот так, подобно богине Гебе, у баррикады на улице Монторгей в июле прошлого года! Какая у меня тогда была ужасная жажда! Но где там! Этот мальчишка только и делал, что подстреливал жандармов. Храбрый мальчишка, настоящий лев! А рубашка на тебе была не такая белая, как сейчас. О нет! Красная от крови, черная от пороха. Но где ты пропадал с тех пор?
— Скажи лучше, где провела ночь госпожа Пуассон, раз тебе это известно, — подхватил Полье.
— Как! Вам это известно? — вспыхнув, воскликнул Орас.
— Ба! Вас это интересует? — спросил Ларавиньер. — И, кажется, даже чертовски интересует. Так нет же! Прошу не обижаться, но этого вам не узнать, ибо я дал слово, и вы сами понимаете…
— Я понимаю, — с горечью сказал Орас, — что вы намекаете, будто госпожа Пуассон ушла к вам.
— Ко мне! Я был бы очень рад: это означало бы, что у меня есть свой угол. Но, пожалуйста, без пошлостей. Госпожа Пуассон — честная женщина и, я уверен, никогда не пойдет ни к вам, ни ко мне.
— Расскажи им наконец, как ты помог ей спастись, — сказал Луве, видя, что нам не терпится постичь смысл недомолвок Ларавиньера.
— Ну ладно! Слушайте! — ответил предводитель. — Об этом я могу говорить свободно. Даме это не повредит. Вот как, и ты слушаешь? — добавил он, снова увидев Арсена у себя за спиной. — Ты что ж, за нами шпионить вздумал? Донесешь потом хозяину?
— Я даже не знаю, о чем вы говорите, — возразил Арсен, садясь за свободный столик и развертывая газету. — Я здесь, чтобы прислуживать вам. Если я мешаю, могу уйти.
— Нет, нет! Оставайся, дитя Июля! — сказал Ларавиньер. — То, что я расскажу, никого не компрометирует.
В этот час все жители квартала обедали. В кафе оставались только Ларавиньер, его друзья и мы. Он начал свой рассказ следующими словами:
— Вчера вечером… или, лучше сказать, сегодня утром (ибо было около часу пополуночи), я возвращался один в свою берлогу, а это не так-то близко. Не скажу вам, ни откуда я шел, ни где произошла эта неожиданная встреча, — о таких подробностях я умолчу. Я заметил впереди себя женщину с тонкой, осиной талией, походка у нее была скромная и вид самый порядочный, так что я долго колебался, прежде чем… Наконец, решив, что это все же только «ночная бабочка», я нагоняю ее; однако какое-то таинственное и необъяснимое чувство (изысканный стиль, дети мои!) помешало бы мне быть грубым даже в том случае, если бы французская галантность не была присуща вашему предводителю. «Очаровательная незнакомка, — говорю я, — разрешите предложить вам руку?» Она не отвечает, даже не поворачивает головы. Это удивляет меня. Вон оно что! Может быть, она глуха, такие вещи уже случались. Я упорствую. Меня вынуждают ускорить шаг. «Не бойтесь же!» — «Ах!» — слабый крик, и она опирается на парапет.
— Парапет? Значит, это было на набережной! — заметил Луве.
— Я сказал парапет, как сказал бы тумба, окно, стена — что угодно. Неважно! Я увидел, что она дрожит, готова вот-вот упасть в обморок. Я останавливаюсь в замешательстве. Уж не смеется ли она надо мной? «Но, мадемуазель, вам, право же, нечего бояться». — «Ах, боже мой! Неужели это вы, господин Ларавиньер?» — «Ах, боже мой! Это вы, госпожа Пуассон?» (Каков театральный эффект!) — «Я очень рада, что встретила вас, — говорит она решительно, — вы честный и порядочный человек, вы проводите меня. Вручаю свою судьбу в ваши руки и доверяюсь вам. Но я требую тайны». — «Сударыня, за вас и с вами я готов в огонь и в воду». Она подает мне руку. «Я могла бы попросить вас не следовать за мной и уверена, что вы повиновались бы; но я предпочитаю довериться вам. Моя честь в надежных руках; вы ее не предадите». Я тоже протягиваю руку, она пожимает ее. Голова у меня слегка кружится, но это неважно. Я, точно маркиз, предлагаю госпоже Пуассон руку и, не решаясь ни о чем спрашивать, следую за ней…
— Куда? — нетерпеливо спросил Орас.
— Куда ей было угодно, — ответил Ларавиньер. — По дороге она сказала: «Я покидаю господина Пуассона навсегда; но покидаю его не для того, чтобы дурно вести себя. У меня нет любовника, сударь; клянусь вам перед богом, который не оставляет меня, ибо это он послал вас сюда в такую минуту, что любовника у меня нет и я не хочу иметь его. Я ушла оттого, что со мною дурно обращались, вот и все. Мне дает пристанище одна приятельница, честная и добрая женщина; я буду жить своим трудом. Не посещайте меня. После такого побега мне надо быть очень осторожной; но сохраните обо мне дружеское воспоминание и верьте, что я никогда не забуду…» Новое рукопожатие, торжественное прощание, быть может навеки, и… я снова один… Я знаю, где она, но не знаю, у кого и с кем. Я не буду пытаться узнать это и никому не помогу проникнуть в ее тайну. Неважно, что я не спал всю ночь и сейчас влюблен как дурак! Что толку в этом…
— И вы верите, — взволнованно сказал Орас, — что у нее нет любовника, что она приютилась у женщины, что она…
— Ах, ничему я не верю, ничего я не знаю, и мне все равно. Она завладела мною. А теперь я вынужден держать слово, раз уж продался в рабство. Уж эти мне женщины! Арсен, рому! Оратор устал.
Я взглянул на Арсена: его лицо не выдавало ни малейшего волнения. Я перестал верить в его любовь к госпоже Пуассон; но, увидев, как возбужден Орас, я подумал, что любовь этого юноши начинает принимать серьезный характер. Мы расстались на улице Жи-ле-Кер. Я изнемогал от усталости. Всю прошлую ночь я провел у постели больного друга и с утра еще не был дома.
