— И от кого письмо на синей бумаге? — прибавил он.
Она оглядела его насмешливо с ног до головы.
— Я никого не люблю, — сказала она громко, — я выдумала, так, от скуки…
— А письмо?
— От попадьи! — проговорила она с иронией.
— И больше ничего не скажешь?
— Скажу все то же.
— Что?
— Уезжайте!
— Так не уеду же! — холодно сказал он.
Она продолжительно поглядела на него.
— Ваша воля: вы у себя! — отвечала она и с покорной иронией склонила голову. — А теперь, извините меня, мне хочется пораньше встать! — ласково, почти с улыбкой, прибавила она. «Гонит!» — с горечью подумал он и не знал, что сказать, как вдруг кто-то взялся за ручку замка снаружи.
IX
— Кто там? — сбросили оба.
Дверь отворилась, и показалось задумчивое лицо Василисы.
— Это я, — тихо сказала она, — вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей в прихожей никого нет. Яков ко всенощной пошел, а Егорку за рыбой на Волгу послали… Я одна там с Пашуткой.
— Кто меня спрашивает?
— Жандар от губернатора: просит губернатор пожаловать, если модно, теперь к нему, а если нельзя, так завтра пораньше: нужно, говорит, очень!
— Что такое там? — с удивлением сказал Райский, — ну хорошо, скажи, — буду…
— Пожалуйте поскорее, — упрашивала Василиса, — там еще вот этот гость пришел…
— Кто еще?
— Да вот… взлызастый такой…
— Какой «взлызастый»
— Вот что, слышь, плетьми будут сечь… В зале расселся, ждет вас, а барыня с Марфой Васильевной еще не воротились из города…
— Что это, Василиса, ты не спросила, как его зовут!..
— Сказывал он, да забыла.
Райский и Вера с недоумением поглядели друг на друга.
— Черт знает! какой-нибудь гость из города — какая тоска!
— Нет, это вот этот, что ночевал пьяный у вас…
— Марк Волохов, что ли?
Вера сделала движение.
— Подите скорей — узнайте, зачем он? — сказала она.
— Чего ты испугалась? Ведь он не собака, не мертвец, не вор, а так, беспутный бродяга…
— Идите, идите, — торопила Вера, не слушая его. — Это любопытно…
— Скорее, Борис Павлыч, пожалуйте! — торопила и Василиса, — мы с Пашуткой заперлись от него на ключ.
— Это зачем?
— Боимся.
— Чего?
— Так, боимся. Я уж из окна вылезла на дворик и перелезла сюда. Как бы он там не стянул чего-нибудь?
Райский засмеялся и пошел с ней. Он отпустил жандарма, сказавши, что приедет через час, потом пошел к Марку и привел его в свою комнату.
— Что, ночевать пришли? — спросил он Волохова.
Он уж с ним говорил не иначе, как иронически. Но на этот раз у Марка было озабоченное лицо. Однако когда принесли свечи и он взглянул на взволнованное лицо Райского, то засмеялся, по-своему, с холодной злостью.
— Ну, вот, а я думал, что вы уж уехали! — сказал он насмешливо.
— Еще успею, — небрежно заметил Райский.
— Нет, уж теперь поздно: вот какие у вас глаза!
— А что глаза, ничего! — говорил Райский, глядясь в зеркало.
— И похудели: корь уж выступает.
— Полноте вздор говорить, — отвечал Райский, стараясь не глядеть на него, — скажите лучше, зачем вы пришли опять к ночи?
— Ведь я ночная птица: днем за мной уж очень ухаживают. Меньше позора на дом бабушки. Славная старуха — выгнала Тычкова!
Он опять вдруг сделался серьезен.
— Я к вам за делом, — сказал он.
— У вас дело? — заметил Райский, — это любопытно.
— Да, больше, нежели у вас. Вот видите: я был нынче в полиции, то есть не сам, конечно, с визитом, частный пристав пригласил, и даже подвез на паре серых лошадей.
— Это зачем: случилось что-нибудь?
— Пустяки: я тут кое-кому книги раздавал…
— Какие книги? Мои, что у Леонтья брали?
— И их, и другие еще — вот тут написано, какие.
Он подал ему бумажку.
— Кому же вы раздавали?
— Всем, больше всего молодежи: из семинарии брали, из гимназии — учитель один…
— Разве у них нечего читать?
— Как нечего! Вот Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до конца, а другой от конца до начала — все прокисли было здесь… В гимназии плесень завелась.
— Разве новых книг нет у них?
— Есть: вон другой осел, словесник, угощает то Карамзиным то Пущкиным. Мозги-то у них у всех пресные…
— Так вы посолить захотели — чем же, посмотрим!
— Ох, как важно произнесли: «посмотрим!» — живой Нил Андреич!
Райский пробежал бумажку и уставил на Марка глаза.
— Ну, что вы выпучили на меня глаза?
— Вы им давали эти книги?
— Да, а что?
Райский продолжал с изумлением глядеть на Марка.
— Эти книги молодым людям! — прошептал он.
— Да вы, кажется, в бога веруете? — спросил Марк.
Райский все глядел на него.
— Не были ли вы сегодня у всенощной? — спросил опять холодно Марк.
— А если был?
— Ну, так не мудрено, что вы можете влюбиться и плакать… Зачем же вы выгнали Тычкова: он тоже — верующий!
— Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в бога! — сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения; какое вы дело имеете до меня?
— Вот видите, один мальчишка, стряпчего сын, не понял чего-то по-французски в одной книге и показал матери, та отцу, а отец к прокурору. Тот слыхал имя автора и поднял бунт — донес губернатору. Мальчишка было заперся, его выпороли: он под розгой и сказал, что книгу взял у меня. Ну, меня сегодня к допросу…
— Что же вы?
— Что я? — сказал он, с улыбкой глядя на Райского. — Меня спросили, чьи книги, откуда я взял…
— Ну?
— Ну, я сказал, что… у вас: что одни вы привезли с собой, а другие я нашел в вашей биолиотеке — вон Вольтера…
— Покорно благодарю: зачем же вы мне сделали эту честь?
