Обе они церемонно раскланялись, и Татьяна Марковна посадила гостью на диван и села подле нее.
— Какова нынче погода? — спросила Татьяна Марковна, поджимая губы, — на Волге нет ветру?
— Нет, тихо.
— Вы на пароме?
— Нет, в лодке с гребцами, а коляска на пароме.
— Да, кстати! Яков, Егорка, Петрушка, кто там? Что это вас не дозовешься? — сказала Бережкова, когда все трое вошли. — Велите отложить лошадей из коляски Марьи Егоровны, дать им овса и накормить кучера.
Все бросились исполнять приказание, хотя и без того коляска была уже отложена, пока Татьяна Марковна наряжалась, подвезена под сарай, а кучер балагурил в людской за бутылкой пива.
— Нет, нет, Татьяна Марковна, — говорила гостья, — я на полчаса. Ради бога, не удерживайте меня: я за делом…
— Кто ж вас пустит? — сказала Татьяна Марковна голосом. не требующим возражения. — Если б вы были здешняя, другое дело, а то из-за Волги! Что мы, первый год знакомы с вами?.. Или обидеть меня хотите?
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной — и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!» Хотела ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей что я всю дорогу дрожала от страху.
У Татьяны Марковны вся важность опять сбежала с лица.
— А ведь он чуть-чуть не правду сказал, — начала она, — ведь он у меня как свой! Наградил бог вас сынком…
— Помилуйте, он мне житья не дает: ни шагу без спора и без ссоры не ступит…
— Милые бранятся — только тешатся!
— Вот вы его избаловали, Татьяна Марковна, он и забрал себе в голову…
Марья Егоровна замялась и начала топать ботинкой об пол, оглядывать и обдергивать на себе мантилью. Татьяна Марковна вдруг выпрямилась и опять напустила на себя важность.
— Что такое? — осведомилась она с притворным равнодушием.
— Жениться вздумал, чуть не убил меня до смерти вчера! Валяется по ковру, хватает за ноги… Я браниться, а он поцелуями зажимает рот, и смеется, и плачет.
— В чем же дело? — спросила Бережкова церемонно, едва выслушав эти подробности.
— Просит, молит поехать к вам, просить руки Марфы Васильевны… — конфузливо досказала Марья Егоровна.
Татьяна Марковна, с несвойственным ей жеманством, слегка поклонилась.
— Что я ему скажу теперь? — добавила Викентьева.
— Это такое важное дело, Марья Егоровна, — подумавши, с достоинством сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол, — что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и поговорить тоже с Марфенькой. Хотя девочки мои из повиновения моего не выходят, но все я принуждать их не могу…
— Марфа Васильевна согласна: она любит Николеньку Марья Егоровна чуть не погубила дело своего сына.
— А почем он это знает? — вдруг, вспыхнув, сказала Татьяна Марковна. — Кто ему сказал?
— Кажется, он объяснился с Марфой Васильевной… — пробормотала сконфуженная барыня.
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
Та тоже вспыхнула.
— Если б я предвидела, — сказала она глубоко обиженным голосом, — что он впутает меня в неприятное дело, я бы отвечала вчера ему иначе. Но он так уверил меня, да и я сама до этой минуты была уверена — в вашем добром расположении к нему и ко мне! Извините, Татьяна Марковна, и поспешите освободить из заключения Марфу Васильевну… Виноват во всем мой: он и должен быть наказан… А теперь прощайте, и опять прошу извинить меня… Прикажите человеку подавать коляску!..
Она даже потянулась к звонку. Но Татьяна Марковна остановила ее за руку.
— Коляска ваша отложена, кучера, я думаю, мои люди напоили пьяным, и вы, милая Марья Егоровна, останетесь у меня и сегодня, и завтра, и целую неделю…
— Помилуйте, после того, что вы сказали, после гнева вашего на Марфу Васильевну и на моего Колю? Он действительно заслуживает наказания… Я понимаю…
У Татьяны Марковны пропала вся важность. Морщины разгладились, и радость засияла в глазах. Она сбросила на диван шаль и чепчик.
— Мочи нет — жарко! Извините, душечка, скиньте мантилью — вот так, и шляпку тоже. Видите, какая жара! Ну… мы их накажем вместе, Марья Егоровна: женим — у меня будет еще внук, а у вас дочь. Обнимите меня, душенька! Ведь я только старый обычай хотела поддержать. Да, видно, не везде пригожи они, эти старые обычаи! Вон я хотела остеречь их моралью — и даж нравоучительную книгу в подмогу взяла: целую неделю читали-читали, и только кончили, а они в ту же минуту почти все это проделали в саду, что в книге написано!.. Вот вам и мораль! Какое сватовство и церемония между нами! Обе мы знали, к чему дело идет, и если б не хотели этого — так не допустили бы их слушать соловья.
— Ах, как вы напугали меня, Татьяна Марковна, не грех ли вам? — сказала гостья, обнимая старушку.
— Не вас бы следовало, а его напугать! — заметила Татьяна Марковна, — вы уж не погневайтесь, а я пожурю Николая Андреича. Послушайте, помолчите — я его постращаю. Каков затейник!
— Как я вам буду благодарна! Ведь я бы не поехала ни за что к вам так скоро, если б он не напугал меня вчера тем, что уж говорил с Марфой Васильевной. Я знаю, как она вас любит и слушается, и притом она дитя. Сердце мое чуяло беду. «Что он ей такое наговорил?» — думала я всю ночь — и со страху не спала, не знала, как показаться к вам на глаза. От него не добьешься ничего. Скачет, прыгает, как ртуть, по комнате. Я, признаюсь, и согласилась больше для того, чтоб он отстал, не мучил меня; думаю, после дам ему нагоняй и назад возьму слово. Даже хотела подучить вас отказать, что будто не я, а вы… Не поверите, всю истрепал, измял! крику что у нас было, шуму — ах ты, господи, какое наказание с ним!
— И я не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: «Что я наделала, бабушка, простите, простите, беда вышла!» Я испугалась, не знала, что и подумать… Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончала.
— Что же у них было? что ей мой наговорил?
Татьяна Марковна с усмешкой махнула рукой.
— Уж и не знаю, кто из них лучше — он или она? Как голуби!
Татьяна Марковна пересказала сцену, переданную
Марфенькой с стенографической верностью. И обе засмеялись сквозь слезы.
— Давно я думаю, что они пара, Марья Егоровна, — говорила Бережкова, — боялась только, что молоды уж очень оба. А как погляжу на них, да подумаю, так вижу, что они никогда старше и не будут.
