— Очень редко, — сказал он.
— Правда, в неделю раза два-три: это не часто и не могло бы надоесть: напротив, — если б делалось без намерения, а так; само s328 собой. Но это все делается с умыслом: в каждом шаге я вижу одно — неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли… По какому праву, позвольте вас спросить?
Он изумился смелости, независимости мысли, желания и этой свободе речи. Перед ним была не девочка, прячущаяся от него о робости, как казалось ему, от страха за свое самолюбие при неравной встрече умов, понятий, образований. Это новое лицо, новая Вера!
— А если тебе так кажется… — нерешительно заметил он, еще не придя в себя от удивления.
— Не лгите! — перебила она. — Если вам удается замечать каждый мой шаг и движение, то и мне позвольте чувствовать неловкость такого наблюдения: скажу вам откровенно — это тяготит меня. Это какая-то неволя, тюрьма. Я, слава богу, не в плену у турецкого паши…
— Чего же ты хочешь: что надо мне сделать?..
— Вот об этом я и хотела поговорить с вами теперь. Скажите прежде, чего вы хотите от меня?
— Нет, ты скажи, — настаивал он, все еще озадаченный и совершенно покоренный этими новыми и неожиданными сторонами ума и характера, бросившими страшный блеск на всю ее и без того сияющую красоту.
Он чувствовал уже, что наслаждение этой красотой переходит у него в страдание.
— Чего я хочу? — повторила она, — свободы!
С новым изумлением взглянул он на нее.
— Свободы! — повторил он, — я первый партизан и рыцарь ее — и потому…
— И потому не даете свободно дышать бедной девушке…
— Ах, Вера, зачем так дурно заключать обо мне? Между нами недоразумение: мы не поняли друг друга — объяснимся — и, может быть, мы будем друзьями.
Она вдруг взглянула на него испытующим взглядом.
— Может ли это быть? — сказала она, — я бы рада была ошибиться.
— Вот моя рука, что это так: буду другом, братом — чем хочешь, требуй жертв.
— Жертв не надо, — сказала она, — вы не отвечали на мой вопрос: чего вы хотите от меня?
— Как «чего хочу»: я не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Зачем преследуете меня, смотрите такими странными глазами? Что вам нужно? — Мне ничего не нужно: но ты сама должна знать, какими другими глазами, как не жадными, влюбленными, может мужчина смотреть на твою поразительную красоту…
Она не дала ему договорить, вспыхнула и быстро встала с места.
— Как вы смеете говорить это? — сказала она, глядя на него с ног до головы. И он глядел на нее с изумлением, большими глазами.
— Что ты, бог с тобой, Вера: что я сказал?
— Вы, гордый, развитой ум, «рыцарь свободы», не стыдитесь признаться…
— Что красота вызывает поклонение и что я поклоняюсь тебе: какое преступление!
— Вы даже не понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть на меня этими «жадными» глазами, если б около меня был зоркий муж, заботливый отец, строгий брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы на меня по целым дням без причины, не подсматривали бы, как шпион, и не посягали бы на мой покой и свободу! Скажите, чем я подала вам повод смотреть на меня иначе, нежели как бы смотрели вы на всякую другую, хорошо защищенную женщину?
— Красота возбуждает удивление: это ее право…
— Красота, — перебила она, — имеет также право на уважение и свободу…
— Опять свобода!
— Да, и опять, и опять! «Красота, красота!» Далась вам моя красота! Ну, хорошо, красота: так что же? Разве это яблоки, которые висят через забор и которые может рвать каждый прохожий?
— Каково! — с изумлением, совсем растерянный, говорил Райский. — Чего ж ты хочешь от меня?
— Ничего: я жила здесь без вас, уедете — и я буду опять так же жить…
— Ты велишь мне уехать: изволь — я готов…
— Вы у себя дома: я умею уважать «ваши права» и не могу требовать этого…
— Ну, чего ты хочешь — я все сделаю, скажи, не сердись! — просил он, взяв ее за обе руки. — Я виноват перед тобой: я артист, у меня впечатлительная натура, и я, может быть, слишком живо поддался впечатлению, выразил свое участие — конечно, потому, что я не совсем тебе чужой. Будь я посторонний тебе, разумеется, я бы воздержался. Я бросился немного слепо, обжегся — ну, и не беда! Ты мне дала хороший урок. Помиримся же: скажи мне свои желания, я исполню их свято… и будем друзьями! Право, я не заслуживаю этих упреков, всей этой грозы… Может быть, ты и не совсем поняла меня…
Она подала ему руку.
— И я вышла из себя по-пустому. Я вижу, что вы очень умны, во-первых, — сказала она, — во-вторых, кажется, добры и справедливы: это доказывает теперешнее ваше сознание… Посмотрим. — будете ли вы великодушны со мной…
— Буду, буду, твори свою волю надо мной и увидишь… — опять с увлечением заговорил он.
Она тихо отняла руку, которую было положила на его руку.
— Нет, — сказала она полусерьезно, — по этому восторженному языку я вижу, что мы от дружбы далеко.
— Ах, эти женщины с своей дружбой! — с досадой отозвался Райский, — точно кулич в именины подносят!
— Вот и эта досада не обещает хорошего!
Она было встала.
— Нет, нет, не уходи: мне так хорошо с тобой! — говорил он, удерживая ее, — мы еще не объяснились. Скажи, что тебе не нравится, что нравится, — я все сделаю, чтоб заслужить твою дружбу…
— Я вам в самом начале сказала, как заслужить ее: помните? Не наблюдать за мной, оставить в покое, даже не замечать меня — и я тогда сама приду в вашу комнату, назначим часы проводить вместе, читать, гулять… Однако вы ничего не сделали…
— Ты требуешь, Вера, чтоб я был к тебе совершенно равнодушен?
— Да.
— Не замечал твоей красоты, смотрел бы на тебя, как на бабушку…
— Да.
— А ты по какому праву требуешь этого?
— По праву свободы!
— Но если б я поклонялся молча, издали, ты бы не замечала и не знала этого… ты запретить этого не можешь. Что тебе за дело?
— Стыдитесь, cousin! Времена Вертеров и Шарлотт прошли. Разве это возможно? Притом я замечу страстные взгляды, любовное шпионство — мне опять надоест, будет противно…
— Ты вовсе не кокетка: хоть бы ты подала надежду, сказала бы, что упорная страсть может растопить лед, и со временем взаимность прокрадется в сердце…
Он произносил эти слова медленно, ожидая, не вырвется ли у ней какой-нибудь знак отдаленной надежды, хоть неизвестности, чего-нибудь…
— Это правда, — сказала она, — я ненавижу кокетство и не понимаю, как не скучно привлекать эти поклонения, когда не намерена и не можешь отвечать на вызванное чувство?..
