— Устав хорошо знает… Секретарь все еще не отпускал его.
— А зачем ты вступаешь в комсомол? — неожиданно спросил он, взглянув на окружающих.
Саша немного помедлил.
— Чтобы помогать нашей Коммунистической партии укреплять Советскую власть, — проговорил он и с загоревшимися глазами, чувствуя, как голос у него зазвенел, добавил: — Как комсомолец, если понадобится, и жизни своей не пожалею за Родину….
Из кабинета Саша вышел уже спокойно, чуть улыбаясь. Ребята окружили его.
— Что спрашивали? Ответил на все вопросы? — допытывались они наперебой.
Саша едва успевал отвечать. Мысленно он все еще был там, в кабинете… Следующим вызвали Егора. Заметно волновалась Наташа. Задумчив и молчалив был Вася Гвоздев. И, как обыкновенно, спокоен и уравновешен Володя Малышев.
Через неделю Сашу с ребятами снова вызвали в райком и вручили новенькие, пахнущие типографской краской комсомольские билеты.
— Какой легкий номер — впереди две единицы в конце две пятерки, — говорили ребята о Сашином билете.
Только теперь Саша обратил внимание на свой номер — 11253055. Но дома мать, рассматривая Сашин комсомольский билет, обратила внимание на другое. Стоял там год рождения — 1924-й, хотя Саше и было хорошо известно, что родился он в 1925-м.
— Это что?.. — медленно спросила мать. — Год себе приписал?
Она сразу догадалась. Саша стоял перед ней весь красный, опустив глаза, и оправдывался:
— Какой я теперь пионер, когда ростом выше всех ребят в классе… Паспорт буду получать — год исправлю… Настоящий поставят…
Особенно бранить сына мать не стала. Она понимала, как трудно было Саше отстать от своих товарищей.
Кривил ли раньше Саша душой? Нет. Это, пожалуй, единственный случай. Перед матерью и отцом он всегда был правдив.
Мать простила сына. В этот день она испекла пирог с маковой начинкой, а отец достал из шкафа бутылку вишневой настойки. Обоим хотелось как-то по-особенному отметить незабываемый для старшего сына день.
— Так и быть, налью и вам по рюмочке, — сказала она, когда все сидели за празднично убранным столом.
— Комсомольцам и пионерам не полагается, — шутил Павел Николаевич. — Это нам, беспартийным, можно.
Отец с большим удовольствием выпил за старшего сына и громко крякнул.
Саша чувствовал себя счастливым. Он то и дело притрагивался рукой к верхнему карману куртки, где теперь лежал новенький комсомольский билет.
«Надо купить комсомольский значок», — думал он.
Вечером Надежда Самойловна советовалась с мужем, чем порадовать старшего сына-комсомольца. Саша мельком слышал — родители решили ему подарить фотоаппарат, о котором он давно мечтал. Неделю спустя Саша уже держал в руках новенький «ФЭД» и объяснял Витюшке, как получается изображение на негативе.
— Садись вот сюда… Смотри прямо… улыбайся… — командовал Саша, усаживая у окна то отца, то мать, то брата, и, нацелившись, щелкал затвором.
— Что-то не похоже… — сомневались потом владельцы фотокарточек, рассматривая свое изображение.
— Передержка получилась… — оправдывался Саша.
— Просто беда… — жаловалась в разговоре с соседями Надежда Самойловна. — Наш фотограф куда ни пойдет — все с аппаратом. Даже во сне бредит: снимаю!..
Но Саша увлекался не только фотографированием. В школе его все больше интересовала физика. Он часто оставался после уроков в физическом кабинете. Чинил испорченные приборы, снова проделывал уже знакомые опыты.
— Не надоело тебе?.. — удивлялся Володя.
А дома Сашу тоже ждали интересные и неотложные дела. Что-нибудь он паял, чинил, строгал… Кладовка стала мастерской и лабораторией. Здесь появились верстак, тиски, различные инструменты. Горела электрическая лампочка. Проводку Саша сделал сам. Здесь же он проявлял свои фотоснимки.
Возвращаясь из школы, Саша озабоченно спрашивал отца:
— По радио что передавали? Не слышал?
На финском фронте шли бои. Но зато на Западе по-прежнему тишина.
— Не поймешь. То ли воюют, то ли выжидают, — говорил Саша, пытаясь разобраться в газетных сводках.
По карте он следил за военными событиями, объяснял Витюшке:
— Видишь, как фашисты усилились — какую территорию захватили? — Пальцем он очерчивал границы гитлеровской Германии и успокаивался, когда взгляд падал на огромную, не сравнимую ни с одним другим государством территорию Советского Союза, окрашенную на карте в красноватый цвет.
Однажды Надежда Самойловна услышала, как ребята, собравшись в комнату к Саше, спорили, с каких лет берут в Красную Армию добровольцами.
— С восемнадцати… — утверждал Володя Малышев. — Я узнавал.
— Вот в гражданскую войну — тогда другое дело… — замечал Егор Астахов.
— Аркадий Гайдар в шестнадцать лет уже командовал отрядом. А Корчагин?.. Еще раньше, — доносился голос Саши.
Мать слышала, как он быстро ходил по комнате, поскрипывая половицами. Не выдержав, Надежда Самойловна вошла в комнату к сыновьям.
— Уж не на фронт ли собираетесь? — спросила она. Ребята смущенно молчали.
— Вздумаете уезжать — с комсомольского учета не позабудьте сняться, — нарочито деловым тоном напомнила она, зная, чем можно воздействовать на ребят. — Самовольный отъезд теперь, в военное время, считается дезертирством…
Как-то Наташа доверила ему свою тайну.
— Только ты никому не говори… — покраснев и смешавшись, тихо попросила она.
Саша узнал, что мечтает она уехать сестрой в фронтовой госпиталь.
— А школа как же? — спросил Саша. В душе он сам уже готов был вместе с Наташей уехать на финский фронт, но все же предостерег Наташу: — Не примут до восемнадцати лет. А до тех пор, кажется, так и не доживешь…
Вскоре Наташа снова вернулась к этому разговору. На комсомольском собрании обсуждали поведение Егора Астахова. Во время занятий в классе он надерзил преподавателю русского языка и демонстративно ушел с урока. Все видели, что перед этим он был чем-то очень взволнован и лицо у него было усталое, опухшее — видно, не спал ночь.
Наташа, неожиданно для всех, резко выступила в защиту Егора, хотя его вина не вызывала ни у кого сомнения.
— Егор гордый и обидчивый… Не следовало преподавателю упрекать его за невыполненную работу… — заявила она.
— По головке, может, погладить?.. — осведомился Вася.
В классе засмеялись.
— Надо к человеку с душой подходить, а не с дубиной, — сразу срезала его Наташа.
Саша пытался ей возразить, но она резко оборвала и его. А потом, когда они вдвоем в коридоре просматривали висевший на стене свежий номер «Комсомольской правды», она первая заговорила и тихо попросила:
