Галки тревожились и кричали недаром. Затихнув, они сидели на мокрых черных столбах, как часовые, внимательно провожая глазами проходивших мимо людей.
Фашисты гнали пленных. Слышались отрывистые сердитые окрики конвоиров. Скорбная вереница измученных людей тащилась молча, тихо.
Такая же участь, если не хуже, может быть, ожидает и отца. А может быть, и он уже идет в этой колонне, угоняемый в проклятую неметчину? Саша пожалел, что нет винтовки и нет партизан. Разогнать бы конвойных… отбить своих…
И тут случилось неожиданное: один из пленных юркнул в кусты и побежал по кочковатому лугу к лесу. Сразу же застрочил автомат. Бежавший, вскинув руками, упал и больше не поднялся…
Когда пленных провели, Саша кустами пробрался к лежавшему на земле в неподпоясанной солдатской гимнастерке босому человеку.
Лежал он лицом вниз, широко раскинув руки, словно хотел обнять эту сырую суглинистую землю. Повернув его к себе, Саша понял: мертвый… и замер от удивления. Был тот очень похож на Ваню Колобкова, такой же круглолицый, кудрявый. А может, это он? Заросший бородой, осунувшийся?..
Саша решительно повернул к лесу. Теперь он больше не медлил ни минуты, стремясь как можно скорее добраться до партизанского лагеря, поставить в известность командира, попросить себе на помощь одного-двух партизан, возможно Митю и Алешу, и вернуться обратно отбивать отца.
По-осеннему было тихо в лесу. Только гулял ветер по верхушкам деревьев, где-то в стороне постукивал дятел да что-то поскрипывало.
До лагеря оставалось еще порядочно, когда он заметил на поляне, возле которой пробегала знакомая Саше тропка, под старой развесистой елкой черневшие остатки костра. Зола не успела остыть, еще тлели покрытые густым белым налетом угли. В стороне на примятом темно-зеленом мху валялся нарубленный ельник. Саша остановился, подозрительно прислушиваясь и оглядываясь. Не было сомнения, что здесь ночевала большая группа людей. Ясно, что это не партизаны. Партизаны не могли жечь костер в лесу вблизи лагеря. Исследуя землю вокруг, Саша нашел тряпку со следами запекшейся крови, обрывки газет, картофельную шелуху и самое главное — консервную банку с немецкой этикеткой.
«Немцы или полицаи!.. Значит, выслеживали партизан», — лихорадочно думал Саша, заметив, как глубоко отпечатались свежие следы на влажном глинистом косогоре. Один особенно заметный след оставляли тяжелые, подкованные гвоздями ботинки. «Немецкий», — снова решил Саша.
В другое время Саша пошел бы по следам, но теперь приходилось спешить… На опушке леса возле большой поляны, где нужно было пересекать проезжую дорогу, Сашу внезапно кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел лесника Березкина.
Мысленно обругав себя за оплошность, Саша подошел к леснику. Березкин был связан с партизанами, это Саша хорошо знал, поэтому разговор сразу пошел по существу.
— С разведки? — словоохотливо спросил Березкин. — А я вот шагаю в город.
Одет он был в самом деле по-дорожному — в старый нагольный полушубок, в смазные сапоги, от которых попахивало дегтем.
— Зачем в город-то?
— Вызывают. Будь они прокляты! — Березкин озлобленно сплюнул. — Вызывают в эту, как ее… комендатуру.
Саша помолчал, думая, какое ему дело, что Березкина вызывают.
— Видел ваших… — продолжал Березкин. — Пошли в сражение.
Известие, что партизаны ушли утром, заставило Сашу задуматься. Это ломало все планы. Тимофеев, отпуская его в Песковатское, ничего не говорил, когда Саша должен вернуться, не торопил его.
— Наши знают, что ты идешь в комендатуру? — спросил Саша, стараясь угадать, что думает этот заросший густой черной щетиной волос угрюмый лесник.
— Знают, — неохотно промолвил Березкин.
Саша колебался недолго. Коротко он рассказал леснику, что произошло ночью в Песковатском.
— Поможешь? — попросил он. — У тебя в городе знакомые. Может, видели, куда моего отца повели?
Березкин обещал. Договорившись о том, что Саша заглянет к нему перед вечером домой, они расстались, ставшись один, Саша машинально присел на кочку, переобулся, все еще раздумывая, возвращаться в лагерь или, несмотря на разговор с Березкиным, идти в город. Встреча с Березкиным внесла сумятицу в его мысли. «Ну, если я пойду в лагерь… — думал он, — Сидеть там и ждать, когда наши вернутся… Идти одному в город… Но что я один сделаю….»
Саша решил все же идти в город.
Пошарив у себя в карманах (не положила ли что бабушка) и ничего не найдя съедобного, он пожевал брусники, которой были обсыпаны соседние кочки, немного отдохнул и отправился в обратный путь. По дороге в город он снова зашел в Песковатское.
Калитку открыла бабушка и сразу же оглушила неожиданной новостью:
— Павел-то у нас на селе в колхозном амбаре у церкви сидит, — сообщила она и заплакала.
Бабушка рассказала Саше, как она узнала, где находится Павел Николаевич, как носила ему передачу: молоко и хлеб.
— Сидит, — повторяла она, утирая рукавом слезы. — С ним и другие, забранные ночью…
— Не ходи… Заприметят, — попросил дедушка, видя, что Саша было рванулся из избы. — Может, освободят…
Саша, не раздеваясь, присел возле печки, только сняв шапку.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Надежда Самойловна поселилась с Витюшкой в соседнем районе, в глухой лесной деревушке Токаревке, где ее никто не знал. Жила она у дальней родственницы — одинокой старушки, мирно коротавшей свой век на краю деревни в маленьком двухоконном домике.
Пришли в деревню и другие беженцы, поэтому на появление Надежды Самойловны никто не обратил внимания. В каждой семье была своя печаль, свои заботы.
В первые же дни оккупации района отряд мотоциклистов побывал в Токаревке, убедился, что это захолустная деревня, вдали от больших дорог и что остались в деревне одни только женщины да старики.
Оккупанты скоро уехали, назначив старосту. Но староста на другой же день сбежал, не желая служить врагу. Больше гитлеровцы в деревне не появлялись. Но зато потекли в Токаревку разные невеселые вести из соседних деревень: кого оккупанты расстреляли, кого повесили, где сожгли колхозные дома и общественные постройки.
Тяжело было Надежде Самойловне жить в глухой лесной деревушке. Волновали тревожные думы о Шурике, о муже. Томила неизвестность: что же теперь происходит в родных местах? Приходилось следить и за младшим сыном.
Оказавшись в незнакомом захолустном краю, где все выглядело невзрачно и уныло, помрачнел и затих Витюшка. Исчезла у него обычная живость, и только воодушевляла мысль, что отец или брат придут за ними и заберут к себе в партизанский отряд. Забившись под крышу на сеновале, Витюшка обозревал незнакомые болотистые места, мокнущие под осенним дождем, и вспоминал, как раньше они играли с Шурой и с другими ребятами на берегу Вырки. Где-то теперь его друзья-тимуровцы? Что скажут ребята, когда он вернется в город? Таким ли должен быть командир тимуровского отряда, чтобы сложа руки сидеть где-то в захолустной деревне, которую и немцы-то обходят стороной?
