– Я уже дважды имел счастье вас лицезреть, мадам. Если бы я знал, что вы будете сегодня среди приглашенных к мадам де Роан, то ни за что не опоздал бы.
Александру пробрала дрожь. Голос Фонсома, низкий и чарующий, приобретал особенно пленительные нотки, когда он этого хотел, что уравновешивало несколько насмешливую улыбку, которую она заметила на его губах в тот момент, когда он ее узнал.
– Так вы уже встречались? – удивился Моден. – Тогда зачем было просить меня представлять вас друг другу?
– Потому что это было совершенно необходимо. Я впервые встретился с миссис Каррингтон на Бульварах, где она… опустошала магазины. Во второй раз она ужинала с друзьями. Я тоже был не один.
Маркиз де Моден был слишком тонким знатоком своих современников, особенно дам и выражений, которые принимают их личики, чтобы не заметить волнения молодой женщины и румянца на ее щеках. Пряча в усах улыбку, он извинился перед спутницей и поспешил навстречу видной даме, которая только что вошла в гостиную походкой королевы; на даме было темно-синее платье, искрящееся серебряными блестками. Оставить эту самоуверенную американку на растерзание одному из самых неотразимых мужчин Франции показалось ему интересной возможностью. Он решил понаблюдать, как станут развиваться события, с некоторого удаления.
Он был не единственным, кто заметил, как покраснела Александра. Болтая в углу с милейшей виконтессой де Жансе и графиней де Шавинэ, Антуан стал свидетелем всей этой короткой сцены, которую он немедленно соотнес со странным поведением Александры у «Максима». Внутренний голос, частенько дававший ему недурные советы, сейчас подсказал ему, что его подопечной угрожает опасность. Первым его побуждением было броситься к ней на выручку, но знатная дама из России, внушавшая ему восхищение, княгиня Палей, как раз стала засыпать его вопросами, что сейчас выводит его кисть и собирается ли он выставлять свои полотна на ближайшей выставке. Ему пришлось позволить Александре и Жану де Фонсому удалиться на пару в зимний сад.
Молодая женщина, сумевшая справиться с волнением, вовсе не походила сейчас на овечку, влекомую на заклание. Напустив на себя гордый и одновременно обольстительный вид, она обмахивалась перламутровым веером, который входил в ансамбль платья, и слушала кавалера, который расписывал, каким ударом было для него встретить даму, подобную ей, у «Максима». Когда он приступил к описанию своих непростых переживаний, она оборвала его:
– Мне ни к чему ваши впечатления, сударь. Я – иностранка, я – гостья Парижа, и я находилась там с родственниками и в компании соотечественницы, супруги небезызвестного вам господина.
– Откуда вам известно, что я знаком с Орсеоло? – осведомился герцог с кислой улыбкой, по которой его собеседница поняла, что сболтнула лишнее. – Вы говорили с ним обо мне?
– Не будьте настолько тщеславны! Вы сопровождали столь привлекательную женщину, что было бы странно не задать на ее счет пару вопросов. Ваше имя всплыло в разговоре само собой.
– Тем хуже для меня! Вы правы, упрекая меня в тщеславии: я хотел разбудить в вас интерес к своей персоне.
– Зачем? Потому лишь, что вы увязались за мной на улице, как за какой-нибудь мидинеткой? Вместо того, чтобы, не имея на то ни малейшего права, упрекать меня в совершенно невинном посещении ресторана, вы должны были бы извиниться передо мной!
– За то, что я вас преследовал? – Он рассмеялся. – Не вижу, в чем мое прегрешение. Я отношусь к людям, подверженным внезапным всплескам симпатии и антипатии. Когда женщина вызывает у мужчины волнение, он вынужден последовать за ней: этим он отдает должное ее красоте, и она не должна усматривать в этом оскорбление. Наверное, это объясняется моим наполовину итальянским происхождением… В Риме или Флоренции за вами ходила бы настоящая свора.
– У вас хорошо подвешен язык. Но будьте же откровенны: прежде чем узнать, кто я такая, вы приняли меня за… кокотку?
– Нет, готов поклясться! Вот вам объяснение разочарования, которое я испытал в тот вечер. На самом деле я терялся в догадках, к какому разряду женщин вас причислить: красива, элегантна, перемещается легкой походкой… Признаюсь, меня посетила мысль, что вы иностранка, но уж за американку я вас никак не мог принять…
– Почему же, скажите на милость?
– Большая часть ваших соотечественниц – а я готов признать, что они часто бывают миловидны, – отличаются этакой холодной красотой, они недостаточно тонки, манеры их по-мальчишески порывисты… Для латинянина, каковым я являюсь, это не выглядит очень привлекательным. Но вы… вы источаете женственность, шарм, молодость… Вот вы упрекаете меня, что я ненадолго увязался за вами на улице, но вы относитесь к тем редчайшим женщинам, за которыми наделенные вкусом мужчины способны следовать даже за моря… Ни к одной женщине меня еще не влекло так властно, как к вам.
– Я нахожу, что для мужчины, наделенного вкусом, ваши комплименты слишком прямолинейны, господин герцог. Ими не следовало бы осыпать супругу видного американского юриста…
– В таком случае, мадам, последуйте моему совету: выезжайте только в карете, причем лицо свое скрывайте под толстой вуалью, – молвил Фонсом с неожиданной холодностью. – Даже принцесса не сочла бы оскорблением речи, свидетельствующие об искренности чувств; однако сдается мне, что «супруга видного американского юриста» желает соперничать с ангелами!
Появление в зимнем саду Антуана, наконец-то улизнувшего от русской княгини, прервало на полуслове этот разговор, который вполне мог перерасти в перепалку. Антуан не получил возможности раскрыть рот: Александра повисла на его руке.
– Не могли бы вы увезти меня, Тони? У меня немного кружится голова. Виноваты, наверное, все эти вина… Я не привыкла…
– Разумеется. Вот только захватим вашу тетушку и попрощаемся с герцогиней.
Отвечая так, Антуан глядел во все глаза на герцога, заговаривать с которым у него не было ни малейших оснований, поскольку они не были представлены; он бы дорого дал, чтобы узнать, что он и Александра успели наговорить друг другу и почему так дрожит ее ручка у него на рукаве. Фонсом как ни в чем не бывало отвернулся, чтобы полюбоваться японской айвой, посаженной в огромный фарфоровый сосуд, а потом вытащил из золотого портсигара сигарету и зажег ее, надеясь, что к тому моменту, когда он снова обернется, зимний сад опустеет: недаром он слышал шорох удаляющегося шлейфа. Однако, обернувшись, он очутился нос к носу с маркизом де Моденом, который нежно улыбался ему, глаза его, прикрытые моноклем, сияли.
– Итак, друг мой, чем это вы так прогневили нашу красавицу-янки? Она вне себя.
– Я тоже. Эти американки просто невозможны! Достаточно сказать им простейшую любезность, как они уже воображают, что их приглашают полюбоваться японскими эстампами.
– Простейшая любезность? Наблюдая за вами двоими, я был склонен предположить, что вы объясняетесь ей в любви. Ваши глаза пылали…
– Мне надо будет привыкнуть носить монокль, если эта штуковина настолько увеличивает дальнозоркость! Ну, да, сознаюсь, что мне нравится эта женщина и что я жажду ее, как редко кого жаждал… Но теперь с этим покончено.
