– Ох, придавлю я ее под горячую руку…
И снова молчание.
– Гай, больно не будет? – спросила Алена.
– Не будет, – сказал Гай.
– Ты знаешь, меня в шестнадцать лет едва не сделали
женщиной, – сказала Алена. – Раздевать уже принялся, дурак этакий, а
мне вдруг скучно стало, я его и прогнала.
– Меня ты, случайно, прогнать не собираешься?
– Да нет…
– Тогда?
– Ох, дай ты девушке с духом собраться… Гай, а крови
много будет?
– Мало, – сказал Гай. – Иди сюда.
– Иди сам. Должна же у меня быть девичья гордость, как
ты думаешь?
– Сам так сам, – сказал Гай. – Я человек не
гордый.
– Как ты считаешь – может, мне посопротивляться для
приличия? Будешь потом говорить, что сразу поддалась…
– Глупости, – сказал Гай, осторожно опуская ее на
диван. – Нам нужны гордые девушки, но не стоит делать из девичьей гордости
культа. И вообще, я всегда считал, что девичья гордость – в умении
непринужденно отдаться.
– Это и есть хваленое мужское превосходство?
– Просто-напросто цинизм, – сказал Гай. –
Здоровый такой цинизм. В разумных пределах.
– А как его увязать с нежностью?
– А никак не нужно его увязывать. Одно другому вряд ли
мешает.
– Думаешь?
– Ага.
Целоваться она в самом деле не умела, но пыталась на ходу
наверстывать упущенное, и это было даже интересно. Пуговицы от халатика
покатились куда-то под диван, под халатиком не оказалось ничего, кроме Алены, а
Алена была горячая, но, хотя и дышала возбужденно, и кусала его губы,
продолжала упорно сжимать колени, подставляя зацелованные груди, и прошла,
казалось, целая вечность, прежде чем ее ножки расслабленно раздвинулись,
открывая самое укромное девичье местечко, тут же ставшее женским, но не менее
укромным – по нашим дремучим рассейским представлениям, избежавшим западной
сексуальной революции во всем ее примитиве, скопированном с какого-нибудь
зачуханного суслика.
Для первого раза она выдержала удивительно долго, что само
по себе было большим достоинством.
– А вообще-то это изрядное идиотство, – заявила
разгоряченная Алена, не успев как следует отдышаться. – Сплошные судороги.
И все время кажется, будто тебя вскрывают, как консервную банку.
– Тебе не понравилось?
– Понравиться понравилось, – задумчиво
резюмировала Алена. – В этом что-то есть. Своя прелесть, и так далее.
Только мне непонятно, за что эту возню называют любовью. Нет-нет, дай
передохнуть, всю меня искусал… Форменный садизм, соски так и горят. Нет,
семантика здесь явно подгуляла. Тебя кусают, мучают на все лады, и это
называется любовью. Ну хоть нежность-то ты ко мне по крайней мере испытываешь?
– Испытываю.
– Врешь?
– Ни капельки. Испытываю, честное слово.
– А я тебе еще нужна?
– Что за вопрос! Конечно. Ночь только началась.
– Ничего себе! – возмутилась Алена. – Хочешь
сказать, что собираешься до утра меня мучить?
– А иначе зачем огород городить?
– Ой… сама кусаться начну.
– А я тебя и будить не буду, если уснешь. Так даже
интереснее.
– Вот это я попала так попала… – пожаловалась
Алена. – Веселенькая перспектива… Одно утешение – все это довольно
приятно. Нет, Гай, ну что ты в самом деле, потерпи немножко, никуда я не
денусь.
– Как знать, – сказал Гай. – Тут у вас ни в
чем нельзя быть уверенным.
– Даже в том, что ты меня только что брал?
– Слава богу, хоть в этом-то я уверен…
– Вот и лежи спокойно и не подкрадывайся.
– Пытаюсь изо всех сил. Не получается.
– Держи себя в руках.
– В руках я предпочитаю держать тебя.
– Если бы только в руках… Ну не надо, я устала.
– Надо, – сказал Гай. – Знаешь сказку про
Красную Шапочку? Почему у тебя такие маленькие груди?
– Чтобы было удобнее накрывать их ладонями.
– Почему у тебя такие нежные губы?
– Искусал…
– Почему ты такая горячая?
– И он еще спрашивает?
– Почему…
Алена застонала, но как-то неубедительно.
6. Утро с Мышью
Пробуждение не принесло никаких неприятных неожиданностей и
обошлось без пугающих метаморфоз и коварных превращений. Комната была прежняя,
и Алена, теперь уже женщина, была прежняя Алена. Как он и обещал, она
проснулась, когда сопротивляться было уже поздно, да и вряд ли у нее появилось
такое желание, очень уж увлеченно она повторяла вчерашние уроки и вдобавок
делал все, чтобы это не оказалось скучной зубрежкой и не ограничилось
безынициативной покорностью.
– Негодяй, – сказала Алена, когда схлынуло
утреннее безумие. – Чего ты ухмыляешься? Соблазнил невинную девушку и
лыбится…
– Ты уходишь со мной?
– Тяжело… – сказала Алена, – Гай, я люблю тебя,
но что я буду делать там, в этой вашей фантасмагории? Ты уверен, что я смогу
там жить?
– Уверен, – сказал Гай. – Ты привыкнешь. Тебе
понравится.
– Но Реальный Мир – это так скучно. Никто ни во что не
превращается, фантастике находится место только в книгах, вещи – мертвые куски
металла и дерева, а люди – скучнее…
– Ну не скажи, – сказал Гай. – На самом деле
мы гораздо интереснее, чем тебе кажется. Один папа Лева чего стоит – уписаться
можно…
– Ох, Гай…
– Так ты идешь?
– Иду, Гай. – Алена смотрела на него с милой
печалью. – Такая уж наша судьба – повиноваться, если любишь…
После этих слов нельзя было не поцеловать ее, но в дверь
постучали громко и требовательно. Натянув джинсы, Гай подошел к двери, открыл
ее и никого не увидел. Недоумевающе взглянул вправо-влево и не сразу заметил
под ногами Белую Мышь – в золотом пенсне, с бумагами под мышкой.
– Можно войти, надеюсь? – сказала Мышь и, не
дожидаясь приглашения, прошмыгнула в комнату.
– Чем могу служить? – спросил Гай с интересом.
– Настала пора заняться и вами, – объявила Мышь,
неодобрительно глядя на обнаженную Алену. – Послушайте, девушка, вы не
могли бы привести себя в благопристойный вид?
– Во-первых, я уже не девушка, – сказала
Алена, – а во-вторых, мне и так нравится, – и показала язык. –
Гая мне стесняться глупо. Тебя – сущий идиотизм. И вообще – читай Ефремова,
крыска, повышай культурный уровень.
