Точности ради следует упомянуть, что вскоре в группу научного
расследования примчался заведующий горпромторгом Моисей Маркович Трубецкой и
приволок ведро, до половины наполненное царскими империалами и
драгоценностями, – по его словам, посудину эту со всем содержимым занесло
к нему в квартиру неведомо из какого исторического отрезка. Из Грановитой
палаты, должно быть. Ученые находку оприходовали – не без возражений со стороны
городского ОБХСС, которого смущало несоответствие возрастов ведра и Грановитой
палаты…
Ромуальд же Петрович Мявкин остался в стороне от всей этой
шумихи – царские трешницы он тут же порвал и спустил в финский унитаз, а
большая часть архива охранного отделения, как известно, сгорела при наступлении
кратковременной февральской буржуазной демократии. Первое время, признаться,
Мявкину было не по себе при прохождении по улицам – боялся, что вынырнет вдруг
из переулка гороховое пальто или казачина с плетюганом, а то и самый страшный –
остроглазый поручик Крестовский. Но постепенно страхи рассосались – все
исследования относительно феномена Мявкин штудировал внимательнейше и сделал
выводы. С нейтрино и земным электромагнетизмом он совладать, понятно, не мог,
но за выбросы фабрики удобрений взялся с изумившей всех энергией и добился
полного их прекращения, за что был отмечен и рекомендован в замзавотделы. Да и
вообще, как сказал профессор Капица, согласно теории вероятности подобные
феномены с мешаниной времен случаются раз в миллион лет, А то и реже.
Спокойнее все же на душе с теорией вероятности, хоть и не
наш, не отечественный ум ее выдумал. И только ночами на унитазе Мявкин мысленно
ругает того салажонка без единой звездочки, что заварил такую кутерьму, когда
все было так уютно и покойно. Хотя и теперь отсидеться можно, если умело
шебаршиться.
Братцы, неужто отсидится, сволочь?
Рассказы
Баллдда о счастливой невесте
«Мы – были!»
Девиз с герба Брюса
1729: Взгляд со стороны
Представим, что земной шар вертится, а мы смотрим на него со
стороны – нам, детям космического века, ничего не стоит вообразить такое.
Планета вертится. И на планете подходит к концу 1729 год…
Итак, на Земле подходил к концу 1729 год от рождества
Христова – он же 7237 от сотворения мира, от же 1236 по Бенгальскому календарю,
он же 1107 год Хиджры. Действовало и еще несколько более экзотических
летоисчислений.
Венгрия после поражения восстания Ференца Ракоци попала под
власть австрийских Габсбургов, проглотивших к тому времени Чехию, Силезию,
польские, южнославянские, итальянские земли.
В Абиссинии продолжались феодальные распри, те самые, что
через сто лет привели к распаду империи на княжества. Те же междоусобицы
раздирали и Индию, государство Великих Моголов распадалось. Англичане, засевшие
в городах на побережье, как мухи по краю пирога, копили силы для рывков в глубь
страны, а пока понемногу вытесняли конкурентов – португальцев, голландцев,
французов.
Грозная Оттоманская Порта была еще сильна, но золотые
времена взятия Кандии и осады Вены ушли навсегда. Впереди был лишь
растянувшийся на столетия закат.
В Южной Америке начинали зарождаться идеи независимости.
Лаосское государство недавно распалось на королевство
Луанг-Пранбанг и Вьентян.
В Тунисе утвердилась династия беев Хусейнидов, создавших
независимое от Порты государство.
В Северной Америке стреляли. Англичане платили индейцам за
французские скальпы, французы столь же аккуратно рассчитывались по таксе со
своими краснокожими союзниками за скальпы сыновей туманного Альбиона. До потери
французами Канады оставалось еще четверть века. Будущему Фридриху II, пока
наследнику престола, по» шел двадцатый, и он еще разыгрывал просвещенного принца
– почитывал французских философов и недурственно играл на скрипке.
Ломоносов уже хлопотал о паспорте – через год он уйдет из
Холмогор.
Исполнилось двенадцать лет Сашеньке Сумарокову, будущему
светилу русского классицизма.
В Санкт-Петербурге убирали с улиц и площадей каменные столбы
и колья, на которых долгое время допрежь того власти официально развешивали
тела и головы «винных людей»: царствовал четырнадцатилетний внук Петра Великого
Петр II Алексеевич (а правил – Верховный тайный совет), в далеком холодном
городке Березове умер Меншиков. А князь Иван Долгорукий вдруг с превеликим
удивлением понял, что влюблен в Наташу Шереметеву.
Ретроспекция: Меншиков
Меншиков Александр Данилович, фельдмаршал, герцог Ижорский,
князь Римский, всю жизнь играл крупно и всегда почти выигрывал, бывал бит и
руган Бомбардиром, но прощен, оскальзывался над пропастью, но как-то
удерживался. Беззаветно дрался за Россию на бранном поле, воровал и
злоупотреблял в масштабах поневоле изумляющих, – жизнь яркая и путаная, как
сам век, славная и разбойничья, как сам век, незаурядная и в чем-то откровенно
примитивная – как сам век. Какой-то одной краски мы для этого человека не
найдем, бесполезно, из истории его, как слова из песни, не выкинешь, каким он
был, таким в ней и остался.
Александр Данилыч играл крупно. В завещании Екатерины он не
был назван правителем и вообще даже не упомянут, но держал себя так, словно
ничего особенного не произошло, и он, герцог Ижорский, – по-прежнему одно
из самых важных лиц в империи. Корни этой смелости, вероятнее всего, крылись в
одном коротком слове – привычка. Князь Римский, мне кажется, просто-напросто
привык, что он похож на птицу Феникс, что он встает всегда, как бы ни падал,
что все сходит с рук и все удается. Иначе не объяснишь, почему в своем чуточку
простодушном нахальстве он дошел до того, что открыто прикарманил
предназначавшееся малолетнему императору золото.
Правда, и при внуке Бомбардира фортуна была благосклонна.
Именно при Петре II он добился звания генералиссимуса, так и не полученного при
Екатерине, и сговорил старшую дочь Марью за императора.
Но это было как бы по инерции. Он умел смягчить и гасить
гнев Бомбардира – но того уже не было. Он умел находить сторонников – самым,
пожалуй, главным его триумфом был тот день, когда Сенат с Синодом решали, кому
занять опустевший престол, но, напрочь перечеркивая их планы, гвардейские полки
раскрошили тишину треском барабанов, и бывший торговец пирожками Алексащка
возвел на престол бывшую чухонскую коровницу Катерину.
Но и Екатерины уже не было. А малолетний император терпеть
его не мог. Это и было самое скверное – не расчетливая ненависть
государственного мужа, а упрямая злость мальчишки. С таким герцог Ижорский еще
не сталкивался. И что серьезнее, в фаворе у мальчишки ходили те – расчетливо
ненавидящие, то самое ведущее род от Рюрика боярство, что десятилетиями копило
злобу на бывшего торговца пирожками и наконец получившее возможность эту злобу
излить – через хитрого обрусевшего немца и вице-канцлера Остермана, через Алексея
Григорьевича Долгорукого и сына его Ивана, девятнадцатилетнего обер-камергера и
тайного советника, любимца императора…
