Мать Григорьевичей из-за сына Сергея ведено было сослать в
Ораниенбург, Ивана Григорьевича – в Пустозерск, Василия Лукича – в Соловки.
Алексея Григорьевича, дочь его Екатерину, сына его Ивана с супругой Натальей –
в Березов, туда, где умерла красавица Марья Меншикова и сам герцог Ижорский,
угодивший в это гиблое место трудами Долгоруких. Не в оковы и камеры, но – в
острог, за высокий частокол с глухими воротами. Без права письменного и иного
сообщения с внешним миром, на вечные времена, как любили выражаться самодержцы.
Правда, «вечность» эта сплошь и рядом кончалась со смертью самодержцев, но до
этой смерти ссыльным нужно было еще дожить…
Поручик Голенищев без разжалования и лишения дворянства
раскассирован из гвардии и выписан в захолустный пехотный полк. Точно так же
сохранивший чин и прежнее состояние поручик Щербатов отправлен в одну из
крепостишек Оренбургской линии, к немирным башкирцам. Времени проститься им не
выдалось. По причине своей незначительности они в дальнейшем избегли внимания
всевидящего державного ока, и, право же, при тех порядках, что установились на
следующее десятилетие, лучшей участи для поручиков не следовало и желать. Позже
они уяснили это и сами.
Березов, век восемнадцатый
Дальнейшая жизнь Ивана и Натальи Долгоруких на протяжении
восьми лет не требует многословного описания ввиду ее полной обыденности.
Просто – жили. Небогато, но вместе, не так уж радостно, но и не столь уж
беспокойно. Просто жизнь, в которой они были друг у друга, а это что-то да
значило, и небо не казалось серым, а тоска вовсе уж беспросветной, и каждый
самим своим присутствием помогал другому удержаться. Словом – «Чем день всякий
провождать…» А потом появился и сын Михаил, для которого весь мир состоял лишь
из Березова.
О ссыльных, правда, не забывали – весной 1732 года для
отобрания у них всех драгоценностей, а у Разрушенной – и драгоценного портрета
Петра II прискакал гвардейский сержант Рагозин. И вновь на несколько лет
настала тишина. Стража понемногу теряла предписанную свыше зверообразность, меж
ними и подлежащими надзору, как часто бывало в таких случаях, возникли почти
дружеские отношения – за годы привыкли друг к другу, а если разобраться, и
стража, и ссыльные сидели в одной тюрьме. Ведь, что немаловажно, со сменой
царствования заключенные получали свободу, но тюремщики, как правило,
оставались в Березове – на них никакие амнистии не распространялись, и они
могли утешать себя тем, что числятся на государственной службе, так что хотя бы
по названию заключенными не являются… Хотя Березов – для всех Березов.
Вести о том, что происходит в империи, понемногу доползали и
сюда. Держава вооруженно вмешалась в запутанные польские дела, и русские
сражались с французами под Данцигом. Фельдмаршал Миних несколько раз ходил
воевать Крым, но не завоевал. Проносились повальные болезни, бунтовали
башкирцы, погуливали по лесам и дорогам воры-разбойнички, оставалась опасность,
что вновь вторгнется плохо помнящая уроки Швеция. На ссылки и казни урожай был
богатый. Государыня Анна Иоанновна изволила сыграть свадьбу своих шутов, для
какового празднества возведен преудивительный Ледяной дом. Господин стихотворец
Тредиаковский принародно бит кабинет-министром Волынским. А вскоре
кабинет-министр угодил на плаху…
Все это доходило как сквозь вату. Имена все больше мелькали
незнакомые, в фавор вошли новые люди, битвы были далеко, коловращение интриг
было далеко, и ничего, кроме ночных грустных мыслей, новости не вызывали.
Кое о чем они и не слышали. Ушла Вторая Камчатская
экспедиция Беринга, насчитывавшая более шестисот человек. В течение последующих
десяти лет одни ее отряды изучат и картографируют почти все побережье от горла
Белого моря до устья печальной реки Колымы, другие обследуют Курильские
острова. Суда Беринга и Чирикова выйдут к Аляске, и пропадут без вести у ее
побережья два вельбота с матросами (до сих пор не установлено – погибли они или
дожили век среди индейцев, как позволяют думать некоторые сообщения), и
погибнут в суровых зимовках несколько десятков человек, в том числе и лейтенант
Василий Прончищев с женой Марией (первой русской женщиной-участницей полярных
экспедиций), и, наконец, ляжет влюбимую им землю сам командор Беринг. Но
результаты сего предприятия поистине грандиозны и по праву встанут в ряд самых
замечательных географических экспедиций всех времен, – первым на это
указал еще Ломоносов, в те годы как раз отправившийся в Германию превзойти
европейские науки.
Больно царапнуло березовских ссыльных лишь известие о
Тредиаковском – он для них обоих прочно увязался с переложенной им на русский
язык «Ездой на остров любви», с их беспечальной, по-радужному чистой и
многоцветной юностью. Князь Иван сначала с оглядкой, потом не столь сторожко
начал поругивать государыню Анну Иоанновну, разорительницу и погубительницу.
Даром это не прошло – в 1736-м наехал для допроса касательно
поносных речей об известных особах майор Семен Петров с комиссией, но, не
обретя свидетелей, отбыл без особых для ссыльных последствий. В следующем году
скорее от злости, чем за действительные провинности сын боярский Вампе-ров и
казачий атаман Лихачев по именному указу прежестоко биты батогами и сосланы на
службу в Оренбург – за то, что не единожды обедали у Долгоруких и сами
приглашали их на обед. То же лыко поставлено в строку трем священникам и дьякону,
каковые выдраны плетями и сосланы в Охотск.
Дышать становилось труднее, но Иван вновь излагал свое
мнение об императрице посредством слов, которые никакая бумага не вытерпела бы.
1730: слово и дело
За Иваном пришли ночью. Посадили в яму. Накрыли яму деревянной
решеткой и приставили часовых – прежних, знакомых. Наталья Борисовна вскорости
слезами и уговорами вымолила у них дозволение видеться с мужем по ночам и
кормить его – часовые не видели ничего опасного в том, что Иван получит пироги,
а они сами – на водку. Да и сами они (понятно, не признаваясь в этом друг
другу) мысленно ругали всех загнавших их в эти болота – вплоть до императрицы…
Оставалась зыбкая вера, что и на сей раз как-нибудь
обойдется.
Не обошлось.
Ночью все проснулись от шума и суеты. Чадили факелы,
дергались тени, знакомо лязгали штыки. Всех ссыльных мужского пола уводили на
берег, к баркасу. Солдаты были чужие, распоряжались незнакомые офицеры.
Беременная Наталья бросилась к баркасу. О каком-либо
снисхождении молить было бесполезно, речь могла идти только об одном – чтобы
дали взглянуть на мужа, прикоснуться, проститься.
Не позволили и этого. Она кричала, рвала на себе волосы,
валилась в ноги каждому, кто попадался на дороге, но все было бесполезно. Ее
заперли в камеру и приставили часового с примкнутым штыком. Ее ждал монастырь.
Мужа она никогда больше не видела и о его смерти узнала лишь много времени
спустя.
Ей не сразу, но стало известно, что в канцелярии
свидетельства счетов канцелярист Осип Тишин принародно объявил «слово и дело» –
магическую формулу того времени, означавшую, что ему стало известно о
злоумышлении против царствующей особы. Машина чрезвычайного сыска в таких
случаях работала с легкого касания. Допрошенный Тишин показал, что, состоя два
года назад при следствии майора Петрова, слышал от князя Ивана поносную брань
на разорительницу их рода Анну Иоанновну.
