Хотелось как-то уколоть его в отместку за эти слова – чистую
правду, которая ранит, которую лучше бы загнать в подсознание, прочно забыть.
Это была мелкая месть, но очень уж он задел, вывел из себя, и Анна решилась.
– Вы мне вот что объясните, – сказала она
язвительно. – Вы-то что от всего этого имеете? Премию с каждой запроданной
вам души? Твердую зарплату? Или теплое местечко в одном из прошедших столетий?
А может…
Анна смотрела ему в глаза, они были совсем близко, и в них –
боль, тоскливая и безнадежная, как телефонный звонок в пустой квартире. И она
замолчала, испугавшись мыслей, на которые наводили эти глаза, их боль и тоска.
Нет! Повторять про себя одно – этого не может быть, потому что этого не может
быть никогда…
– Я ничего этого не имею, – сказал Астахов. –
Кроме одного – я уже знаю, что в прошедшем, как, впрочем, и в будущем,
прекрасно обойдутся без меня…
Анна хотела брякнуть что-то язвительное насчет загонщиков,
разместившихся в безопасных местах, но промолчала – снова эти глаза, этот взгляд…
Стоп, как она не подумала об этом раньше?
Анна опустила стекло, высунула руку в окно и открыла дверцу
снаружи. Астахов ей не препятствовал, он и не пошевелился. Анна хлопнула
дверцей, словно запирая в тесной железной коробке на колесах фантасмагорический,
тревожащий мир, который ради вящего душевного спокойствия следовало бы считать
вздорным сном.
Вот о сне совсем не нужно было думать – по ассоциации всплыл
и цепко задержался в сознании тот, багряно-золотой, летящий, блистающий сон…
Пройдя несколько метров, она обернулась так, словно
оглядывалась на свое прошлое и пыталась заглянуть в свое будущее. Тихий дворик,
зеленая машина у обрешетки газгольдеров, двадцатый век вокруг. Чудеса
двадцатого века разыгрываются в скучных декорациях, на фоне затюканных кинокомедиями
и карикатуристами блочных домов, стандартной мебели – никаких черных котов,
крокодильих чучел и грозно сверкающих во мраке пентаграмм. Принижает это
нынешние чудеса, делает их мельче, скучнее, или нет? Анна не взялась бы искать
ответ на этот вопрос…
4
– Несбывшееся манит нас… – иронически обронила
Анна.
– Да! – сказал Гроховский. – Да! Вот именно!
Такое бывает только раз в жизни, поймите вы это. Наверняка каждый из нас, читая
в детстве книги, думал: вот если бы к Спартаку, вот если бы к Гарибальди, вот
если бы…
– Вам так хочется командовать ротой
преображенцев? – осведомился Вадим, рыхлый белобрысый здоровяк лет на пять
старше Анны. Анна познакомилась с ним десять минут назад, придя в квартиру
Гроховского. Кто он и чем занимается, она еще не знала.
– Не утрируй, пожалуйста.
– Ну не буду, не буду…
– Вам не кажется, – сказала Анна, – что вы
оба не так начинаете? Вместо глупой пикировки обозначили бы четко акценты. Нас
здесь трое. Нам сделано некое предложение. О нас знают то, что называют
малоизвестными фактами биографии. Снятся странные сны. И сначала, я думаю,
нужно четко определить наше отношение к Астахову.
– Лично я верю ему безоговорочно, – отрубил
Гроховский.
– Я почти верю, – сказала Анна, ни на кого не
глядя.
– А я – ни капельки, – ехидно усмехнулся Вадим,
щелкнув замком своего потрепанного портфеля, с интригующей медлительностью
запустил туда руку и выудил томик в яркой обложке. – Я, друзья,
рационалист. Я не стал метаться и креститься – я прежде всего стал копать, кто
он, этот тип. Не так уж трудно это было – запомнил номер «Москвича», сходил в
ГАИ, еще в пару мест. Фантаст он, понятно? Писатель-фантаст. Вот тут есть его
рассказ, и это не единственная его публикация. Есть и о путешествиях во
времени…
– А ведь логично, – сказала Анна. – К кому
ОНИ, ТЕ, в первую очередь обратятся? К писателю-фантасту – тот, мне кажется,
поверит быстрее…
– Подождите, я не кончил. – Вадим бросил книгу в
портфель. – Итак… Существует писатель-фантаст, который задумал грандиозный
эксперимент, выбрал трех подопытных кроликов – и пошел… Может быть, всех наших
знакомых перебрал. Может, он сильный экстрасенс, и этим кое-какие «чудеса» и
объясняются. А то и… Аня, вы ведь у него сигарету брали? И я брал. Николай
Степанович с ним пил молочный коктейль. Кто его знает, что он в него подмешал,
отсюда и сны…
– Да зачем ему это понадобилось?
– Просто эксперимент, Аня. Любят их писатели.
– Экстрасенс, фантаст… – Гроховский ходил по
комнате, как зверь по клетке. – Вадим, тебе не кажется, что ты подменяешь
одно фантастическое объяснение другим? Возможно, еще более далеким от
реальности.
– Ничуть. Моя версия гораздо ближе к реальности.
– Но если астаховское предложение не близко к
реальности, а сама реальность? Я лично верю безоговорочно, но для вас, так и
быть, пусть это остается допущением. Что тогда? Давайте только без вспышек
ущемленного самолюбия и обид. Жизнь у нас, у всех троих, не сложилась, хотя на
взгляд окружающих все благополучно, сами мы знаем, что находимся не на своей
дороге, не в своем седле. Внезапно нам предлагают исправить это, уйти…
– Куда? – выкрикнул Вадим. – К фузеям и
камзолам?
– Ну что ты цепляешься к частностям? Когда речь идет о
символе, аллегории. Там мы сможем раскрыться наиболее полно, осуществить все,
на что мы способны. Чего вам жаль, Вадим, – хоккея по телевизору? Пленок с
Челентано? Вообще странно, что громче всех агитирую я – сорокалетний, самый
старший из нас. Вам с Аней едва по двадцать пять, а вы… Новое рассудочное
поколение, как выражаются участники газетных дискуссий? Да поставьте вы все на
карту…
– И вы серьезно? – тихо спросила Анна, глядя в его
разгоряченное упрямым азартом лицо. – Вам сорок, и вдруг вот так все
бросите – жену, работу, все – и куда-то в прошлое?
– Возможно, не бросил бы, – так же тихо ответил
Гроховский. – Не будь Астахова и его предложения. Ведь до смерти будешь
грызть себя, что смалодушничал, остался при персональной машине, нелюбимой жене
и нелюбимой работе, а достаточно было однажды решиться…
– Да зачем? – Вадим резко отставил
пепельницу. – Хорошо, не будем кривить душой и сохранять хорошую мину – не
получилось из меня художника, спекся, мазилка, бездарь, годен только в маляры…
Ну и что? Нет других дел? Двадцатый век – наш век, что нам вне его делать,
идиотство какое… Живи и умирай в своем веке, вот что я вам скажу!
– Такая точка зрения была бы хороша, пока не было
Астахова, – заметила Анна. – Пока мы не знали, что жить можно иначе…
– Так что, отправляетесь, куда он покажет?
Анна промолчала. Не нужно было сюда приходить, думала она,
не стоило. Одной, наедине с собой еще можно справиться с самым тяжелым горем,
но оказаться среди людей, больных той же, что и ты, бедой…
– Лично я отправлюсь, – сказал Гроховский.
– Ладно! – вскочил Вадим. – Только я вам не
компания!
