– Однако не уходит. Значит, ему очень важно допеть.
– А строительству важнее, чтобы я принял трон, пусть в
результате отречения монарха.
– И тебя не коробит, что твой благодетель Прудников
сводит таким образом старые счеты с Ермоленко?
– Ну и что? – сказал Гаранин. – Что он его –
под расстрел подведет? В тюрьму посадит? Всего лишь крайне меленько нагадит ~
подумаешь, отправил на пенсию на два года раньше законного срока… Если эта
мелкотравчатая пакость Прудникова по большому счету идет исключительно на
пользу строительству – к чему нам заниматься чистоплюйством? Мы же технари.
Веточка, и наша работа оценивается не по количеству совершенных благородных
поступков, а по числу значков на картах. По тому, насколько быстро появляются
новые значки и что за ними стоит. Правильно?
– Ты все правильно говоришь, – сказала
Вета. – Но ведь мало нарисовать картину с соблюдением всех пропорций и
правил. Нужно еще и душу в нее вложить.
– Это я-то не вкладываю? На дилетанта и обижаться бы не
стоит, но ты…
– А я временами боюсь того, что ты считаешь своей
душой, – сказала Вета, и это прозвучало серьезно. – Из кирпичиков все
складывается – не любит спорить, и «Роланд» твой, и даже то, что ты не едешь
поездом, а собираешься промчаться двести километров на машине. У Джеймса Бонда
два нуля перед семеркой, а у твоих «Жигулей» – один…
– Очень мило. – Гаранин не был обижен или
раздосадован, скорее не на шутку удивлен. – Ты что, меня в бонды
записываешь? Перебор, родная…
– Перебор, – согласилась Вета. – Ты просто
супермен а-ля Киплинг с поправкой на научно-техническую революцию и страну.
Если бы только пыль от шагающих сапог – судьбы под сапогами…
Бывали и раньше пикировки слабого накала, скорее словесное
фехтование. Но сейчас она, кажется, всерьез верила в то, что говорила.
– Тебе не кажется, что это лишь эмоциональные перепевы
иных мягкотелых откровений? – спросил Гаранин. – Тысячу раз мы это
слышали – плохо быть хоть чуть-чуть похожим на локомотив, плохо быть энергичнее
других, плохо стремиться достичь своей вершины – не дай бог кого-нибудь
обидишь… Да какое Делу дело до обид и колыханий души? Если уж взялся чему-то
серьезно служить, то, чувствуя свою слабость, не криви обиженно губы, когда
тебя обходят более сильные…
Вета ответила новыми колкостями, содержавшими уже
значительно меньше логики. Он на них – тем же. Разыгралась размолвка средней
степени. Вместо завтрашнего утра пришлось выехать вечером – «дипломат» со всем
необходимым все равно лежал в машине.
Дорога вилась размашистыми дугами, еловые лапы стегали по
крыше при резких поворотах. Гаранин думал. Все раздумья над ссорой сводились к
гипотезе – не собралась ли Вета от него уйти? Иной подоплеки у ее рассуждений
быть не могло – то ли нашла другого, то ли просто неисповедимый выбрак,
собралась порвать и стала готовить почву, рассыпая глупые претензии к его
характеру…
Гаранина это никак не устраивало – Вете он предназначил в
скором будущем стать его женой, это оптимальный вариант, и предстоит как-то
исправлять положение, в себе он уверен полностью, так что…
Мотор заглох ни с того ни с сего, как гаснет свеча, машина
прокатилась по инерции метров пять, и Гаранин затормозил.
Прошло больше получаса, прежде чем он убедился в тщетности
любых усилий, – он прекрасно разбирался в моторах, но сейчас ничего не мог
понять. Все было в порядке, никакой видимой неисправности, но двигатель не
работал…
Он стоял утопив руки в карманах куртки. Было бы бессмысленно
в двадцатый раз повторять действия, безрезультатно испробованные в разных
комбинациях. Машину он не материл – всякое случается, было бы нерационально и
глупо тратить время на ругань. Темнело. Ели по обе стороны дороги начинали уже
сливаться в неразличимую стену. Гаранин быстро оценил вариант – их имелось
всего два. Двадцать километров назад, до деревни, – в любом случае
потерять всю ночь. Десять километров вперед, до тракта, – он их отмахает
часа за полтора, движение на тракте оживленное и ночью, добраться до Крутоярска
не составит особого труда. А за машиной можно съездить, покончив с делами. Или
Прудников утром пошлет кого-нибудь. Никуда машина отсюда не денется.
Гаранин забрал «дипломат», запер машину и размашистым шагом
бывалого туриста направился к тракту. Раздражение на машину улеглось, более
того – было даже что-то пикантное в том, что к решающей его судьбу встрече
приходится добираться таким вот образом. Будет что вспомнить. Он шагал,
помахивая в такт «дипломатом», страха перед темнотой он никогда не испытывал, в
небе все четче проступали крупные белые звезды, было свежо и спокойно.
Поворот. Далеко просматривается дорога и человек впереди –
он шел в ту же сторону, гораздо медленнее Гаранина, едва ли не брел. Куда это
он, с легким недоумением подумал Гаранин. Корову искать пошел, что ли? Ботал
поблизости не слышно.
Чтобы не испугать внезапным появлением случайного попутчика
– все-таки дорога, вечер, неприятно тому будет вздрогнуть, – Гаранин
громко засвистел какой-то модный мотивчик и прибавил шагу. Человек не
обернулся. Гаранин засвистел громче. Никакого результата. Он крикнул:
– Эй, дядя!
Тщедушный человечек в чем-то мешковатом брел, словно и не
слышал. Гаранин наддал, пристроился к незнакомцу плечо в плечо, посмотрел на
него сверху вниз и спросил:
– Что не отзываешься, дядя?
Маленький козлобородый мужичок в облезлом полушубке не по
сезону посмотрел на него, дернул растопыренной пятерней и без того кудлатые
волосы, лениво обронил:
– А зачем?
– Ну мало ли…
– Мололи, мололи, да и смололи…
Водкой от него вроде бы не пахло.
– Корову ищешь? – спросил Гаранин.
– Коли ты себя коровой считаешь…
– Я-то причем?
– А я? – сказал мужичок. – Ты ни при чем, а я
при нем, должность такая.
– При ком?
– При нем. – И мужичок раскатился перхающим
смешком. – Эть ты смотри, как занятно получается, – не похожа твоя
вонючая самобежка на мужицкую телегу, а один ляд прыть потеряла. Занятно… Вот
ты грамотный, объясни, почему так? Ведь по старинке я все делал, как при Ваньке
Грозном…
Послал бог попутчика, разочарованно подумал Гаранин. Ему
сразу стало скучно. Услышал шум мотора – далеко ведь по тайге разносится – и
стал плести черт знает что. Как дед Мухомор в нашей деревне – тот, шизанувшись
на старости лет, все лешим себя воображал… Так и помер, не разуверившись.
– Из Каптайки, батя? – спросил Гаранин, решив, что
перебросится парой фраз и уйдет, не тащиться же с этим вороном здешних мест
черепашьими темпами. – Закурим?
– Свой есть, – сказал попутчик. – От вашей
травы и коза не заперхает. Так объясни мне, пока шагаем, – почему и на
твою ворчалку, и на телегу один наговор действует?
