Наверное, он кричал, потому что дверь вдруг распахнулась,
показалось испуганное личико юной сиделки. Она неплохо знала русский, но
сейчас, растерявшись, спросила что-то на своем родном языке.
– Вам стало плохо? – опомнившись, переспросила она
по-русски с милым забавным акцентом.
– Нет, ничего, – сказал Гай. – Позовите
полковника Роменса, он, должно быть, не успел еще уйти из клиники… Нет, не
нужно. Я увижусь с ним потом, – поспешно добавил он, зная, что ничего не
скажет полковнику и ничего не скажет никому.
В аэропорт его отвез какой-то хрен из посольства. Никаких
вопросов он не задавал, и Гай был ему за это благодарен. Его самолет улетал в
два часа дня. Гай сидел, забившись в угол большой черной машины с красным
флажком на крыле, и равнодушно смотрел на чужую суету вокруг: блестящие
автомобили, чуточку опереточные полицейские, с небрежной лихостью
регулировавшие движение, девушки на ярких мотороллерах, мельтешение реклам. Он
прежде не бывал в этой стране и в другое время с удовольствием прошелся бы по
улицам, но сейчас меж ним и внешним миром невидимой стеной стояли сизый
волокнистый туман, скрипучие крики чаек, исчезающий взгляд Алены и жестокие,
прекрасные превращения Ирреального Мира.
Моросил дождь. Когда они вышли из машины, Гай увидел у входа
в здание аэропорта печального арлекина в красно-синем трико. Что-то оборвалось
внутри, он готов был поверить, что Ирреальный Мир послал ему последнюю
весточку, но дипломат, мельком глянув на стоявший рядом с арлекином плакат,
пояснил, что это реклама какого-то балаганчика. Теперь Гай и сам видел, что
штопанное трико выцвело от бесконечных стирок, а сам арлекин, несмотря на
румяна и пудру, худ и стар.
В ожидании самолета Гай сидел в баре, равнодушно пил кофе и
просматривал газеты. Пентагон провел новые испытания лазерного оружия,
советский фильм «Осенний марафон» получил очередной приз на международном
фестивале, на ирано-иракском фронте продолжалось временное затишье. В США был
Рейган, стрелянный в упор, но живой, в Сальвадоре были партизаны. И так далее в
том же духе. Каждая строчка, каждая фраза убеждали, что он вернулся в
восьмидесятые годы двадцатого века.
И вряд ли будущее таит особые сюрпризы. Договоры, авторские
листы, гонорары, споры о сути фантастики, водка, умненькие и блядистые
окололитературные девицы, смятые простыни, рассвет за окном после бессонной
ночи и скука, скука, скука, вызванная одиночеством, вызванным скукой.
Заколдованный круг.
За стеклянным окном от пола до потолка ездили яркие
автобусы, свистели турбины самолетов, и, глядя на эту вокзальную суету,
когда-то не на шутку волновавшую его, Гай задал себе горький вопрос: хорошо
это, что память о Круге вернулась, или нет? И не был уверен, что ответ есть. Не
был уверен, что ему необходимо знать ответ, потому что новый ответ на деле
означал неминуемый новый вопрос: а нужно ли было уходить из Круга? Вопрос,
который Гай изо всех сил старался забыть.
Давно объявили посадку на его рейс – он пропустил это мимо
ушей. Не слышал, как динамики в десятый раз повторяли его фамилию, прося
поторопиться. До тех пор, пока к нему не подбежала узнавшая его по фотографиям
стюардесса, Гай сидел над чашкой остывшего кофе и мертвым невидящим взглядом
смотрел на летное поле – ничем не примечательный на вид, успевший уже
изгладиться из памяти читающей публики герой отшумевшей сенсации, смертельно
уставший от нестерпимой боли в сердце человек за столиком заурядного бара в
чужой ему европейской стране…
Абакан, 1981
Волчье солнышко
«Текел – ты взвешен на весах
и найден очень легким».
Библия, Книга Даниила
Рассчитан каждый взмах винта.
Мы как паром, из края в край
Идем. Романтика, прощай!
Р. Киплинг
В мире все шло в общем как обычно.
Правительство молодой африканской республики, насчитывавшей
три месяца от роду, увлеченно осваивало хитрую науку коррупции, симонии и
милитаризма; в метро города Нью-Йорка, бывшего Нового Амстердама, проломили
голову не в меру ретивому копу; донья Эстелес из Лимы разбила тарелку, и муж
дал ей по уху со всем латинским темпераментом; бухгалтер Семенов из Калуги сел
за растрату; Марго Тэтчер стращала аргентинцев всеми мыслимыми карами; нотариус
Дюран из Монрепо торговался с проституткой; сержант запаса Богомолов из Орла
пожелал с пьяных глаз отправиться волонтером в Ирак, но вместо Ирака угодил в
трезвяк, где его интернационализм не встретил поддержки и понимания; два
диктатора, два Иосифа, ненавидевшие друг друга, мирно лежали в земле, и о них
начали крепко забывать; у мыса Горн булькнул и затонул потрепанный сухогруз под
либерийским флагом, принадлежавший явно не либерийцам; станция «Салют» летала в
автоматическом режиме, дожидаясь космонавта из братской Эфиопии, которого тем
временем никак не могли обучить двум-трем несложным манипуляциям хотя бы с
космическим унитазом; из римского музея сперли картину, стоившую черт-те
сколько; в Бангладеш голодали; в Банании определенно наметился некоторый
прогресс – за два месяца сменилось всего семь диктаторов и три хунты; в Сибири
меланхолично строили БАМ; на Кубе ораторствовал, потрясая бородой, Фидель,
который не любил Бэби-Дака, – а на Земле была куча атомных бомб, все их
боялись, но продолжали делать, потому что не могли уже остановиться. И так
далее.
А Земля была шаром и неслась в пространстве со страшной
скоростью, которой никто не чувствовал, потому что притерпелись, и на ней жили
люди. Кто их знает, может, они жили – пока? Ах, Рули, Руди Дучке, но парижские
баррикады шестьдесят восьмого – в прошлом, и кричать: «Мао, Мао, Че-Че-Че!» –
тоже, и к голым на улице Европа привыкла до того, что это ей осточертело, и
все-таки баррикада на рюи де Шапез продержалась двое суток, так что ее успел
сфотографировать корреспондент ТАСС… А Робер Мерль написал роман, где
рассказал, как после ядерной войны уцелели несколько французов, и сначала у них
была одна женщина на всех, а потом женщин стало много, и онанизмом заниматься
никому не пришлось. И хотя по раскладу выходило, что бомбу на ля белль Франс
мог уронить и союз нерушимый республик свободных, в СССР перевели Мерля – в
конце концов, бомбу на ля белль Франс мог уронить и Пакистан, в конце концов, в
мерлевской войне погибли все страны, и спросить было не у кого, да и все равно
соврали бы…
И Тедци Кеннеди навсегда выбыл из борьбы за президентское
кресло; в мире было больше прекрасного, чем скучного, но сумасшедшие продолжали
плескать в шедевры живописи серной кислотой; Джеральд Даррелл уделял зверям
больше внимания, чем людям; где-то что-то горело, где-то кого-то награждали, а
где-то кого-то и били; и девочки становились женщинами, а вот полковники,
бывало, становились генералами, а бывало, и покойниками… В мире все шло, в
общем, как обычно.
* * *
Эти гады физики…
Забытый бард
«Академия наук извещает, что Институтом Шальных Физических
Теорий открыто сопряженное пространство».
