Даниил убрал руки с пульта и замысловато выругался. Тупик.
– Попрошу не выражаться, надоело, – сказал
компьютер своим жестяным, лишенным модуляций голосом. – Дождетесь,
представлю докладную по начальству. Хрен знает что на уши вешаете, фофаны.
– Лексикончик… – сказал Даниил.
– С вами нахватаешься, – сказал компьютер. –
Вчера один индивид упорно подсчитывал процент вероятности возможного совокупления
его с некой особой противоположного пола.
– Бывает. Заботы у человека. Призвал науку на помощь.
– Я не знаю, что меня больше возмущает, – сказал
компьютер. – Подобные вчерашнему расчеты или ваше сегодняшнее глупое
шараханье. Ну что вы прицепились к государственным ведомствам? Ведь давно
определили: объект, именуемый вами Чертовой Хатой и «Омегой-Дельтой», не мог
образоваться в результате деятельности какого бы то ни было государственного
ведомства.
– Значит, все же заговор извне?
– Выходит, – сказал компьютер.
– Но зондаж силами зарубежной агентуры ничего не
выявил.
– Может быть, это означает, что Чертову Хату и в самом
деле построили иностранцы, но и они при этом служили отнюдь не своим
ведомствам…
– И там – заговор? Тамошние заговорщики в компании со
здешними? Разрабатывают нечто, хранимое в секрете от обоих государств, а то и
направленное против обоих сразу?
– Вполне подходящая формулировка, – сказал
компьютер.
– Но ради чего все затеяно?
– А вот этого я уже не знаю, – сказал
компьютер. – Между прочим, вы, быть может, глупо поступили, ища биологов
среди живых. Что, если поискать среди мертвых?
– Что за чертовщина?
– Никакой чертовщины. Два с половиной года назад в
сорока верстах от аэропорта Коростень-три разбился самолет с группой ученых.
Подробности в деле… – Компьютер выплюнул пригоршню цифр. – Весьма
подходящие кандидаты для обитателей Чертовой Хаты – если вы верно раскрыли ее
предназначение. Далее. Примерно в тот же период неподалеку от Твери упал
самолет с их учеными. Близкого профиля.
– Ага, – сказал Даниил. – И ты не исключаешь,
что люди, ставшие официальными покойниками, находятся в Чертовой Хате?
– Не исключаю.
– Подробности!
– Придется копать, – сказал компьютер.
– Копай! – сказал Даниил. – Копай, голубчик!
* * *
Кто много жизней проживет,
умрет в любой из них.
О. Уайльд
В первом часу ночи императору показалось, что кто-то трясет
его за плечо, настойчиво, но деликатно, и женщина в сиреневом, с длинными
светлыми волосами и огромными светло-серыми глазами наклоняется над ним. Он
проснулся, но никого не увидел у постели. Проще всего было решить, что
Сиреневая Дама попросту приснилась, но император слишком хорошо помнил историю
своего рода и понял, что она приходила в самом деле, как приходила к его
предкам, когда…
И тогда он сполз с постели, выбрался в коридор, правой рукой
цепляясь за стену, а левой придерживая изъеденную метастазами печень, и побрел
куда-то.
Неподвижно стояли в коридорах и на лестницах рослые
гвардейцы в алых ментиках. Ровным розовым светом горели лампы. Шарканье ног не
разгоняло тишину, а делало ее плотнее, гуще.
Нужно было иметь смелость признаться себе наконец, что этот
коридор, лампы, перила, ковры – в последний раз.
Император добрел до фамильной портретной галереи, всем телом
навалился на дверь и упал, когда она распахнулась. Долго лежал, прижавшись
щекой к жестким выпуклым узорам ковра. Едва поднялся.
Длинный ряд портретов в толстых золоченых рамах заполнял
стену, и император, шатаясь, брел мимо них, как генерал на смотру – от
настоящего к прошлому. С каждым новым портретом он уходил все дальше, и время
отступало все дальше и дальше – к годам без электричества, векам без пара,
тысячелетиям без пороха…
Со стены любопытно смотрели на потомка хмурые почтенные
старцы в высоких париках, юные дамы с голыми плечами и невероятно пленительными
порочно-невинными улыбками, солидные увядшие матроны, красавицы в пышных жабо.
Это все были писанные при жизни, вот и последний из них, Ясный Стахор, зверь и
покровитель звездочетов, тиран и печальник о благе народа.
Потом пошли те, чей облик в свое время кропотливо
реконструировали по черепам: бородатые мужики в отделанных золотом кольчугах,
алтабасе и аксамите, иконописной красоты женщины в расшитых самоцветами платьях
и глухих платах, закрывавших волосы и шею.
Каждый из них сделал что-то, остался в истории – пусть даже
благодаря жестокости или превышавшим понимание потомков постельным
способностям. Незначительный человек приятной внешности и громкого титула,
бледный отблеск некогда сиявшего ярко, давно и навсегда ушедшего времени –
корон на головах, а не в сейфах, скипетров и тронов, подлинной, не номинальной
власти, неуклюжих пушек, кровавых интриг, вырванных языков, немощеных дорог,
продуваемых ветром замков с золотой посудой и нужниками во дворе, вязнувших в
грязи лошадей и чадящих факелов. Он был – никакой…
Последний портрет – князь Мал, победитель Игоря и Ольги,
завоеватель Киева. А дальше – ничего, дубовая панель, глупое бра, три розовые
лампы на…
Император стоял и пытался собрать во что-то определенное
беспорядочно мельтешащие мысли. Князь Мал хмуро смотрел на него, потом едва
заметно отвел взгляд так, чтобы казалось, будто сам он ни при чем, а виной
иллюзии – живописец и освещение. А сам Мал вовсе и не отводил глаз… Что-то
ледяное, мерзкое, липкое, живое поднималось к пояснице, вот оно уже затопило
подбрюшье, ползет выше…
Как это звать? Все вместе называется бра. Розовые шары – это
лампы. А те золоченые гнутые штуки, на которых держатся лампы, – как
называются они? Неужели это и есть последнее, о чем в такую минуту может думать
он, император, один из немногих сохранившихся на планете монархов?
Но как же все-таки зовутся эти штуки? Липкое, ледяное уже
вползало под ребра, и нужно было успеть, вспомнить. А может, он и не знал?
Император повернул голову к двери и от этого такого обычного движения вдруг
оказался на полу, и тело не почувствовало боли от удара. Он открыл рот – голоса
не было. В дверях возникло пляшущее пятно света, оно приближалось, надвигалось,
росло, заслонило весь мир, там, в этом ослепительном круговороте света, был
отцветающий яблоневый сад загородного дворца, и ослепительно синее небо, Ирина,
едва вставшая на ноги, смеясь, ковылявшая по тропинке, и молодой капитан
Морлоков с приставшими к погону белыми лепестками, и тут же няня держит
Наташку, и умиленные до приторности лица свитских генералов…
Но как смеет Сиреневая Дама грустно и ласково улыбаться его
девчонкам? Ведь тут он сам, он тут са…
Когда лейб-онкологи осмелились войти, он уже окоченел.
Стеклянный взгляд был прикован к розовым шарам бра. На дубовых панелях медленно
гас сиреневый отблеск.
