– И прочитать наконец второй том полного собрания
сочинений…
– И забыть, что мы – это мы…
– А пошло оно все к черту! Свобода!
– Но почему мы ничего не можем?
Кто-то сосредоточенно палил из пистолета в стену, кто-то
рыдал, сметая рюмки, кто-то нащупывал лазером шпиль собора, кто-то лил спирт на
голову, уверяя, что это – от тоски, кто-то уполз под стол, а второй тащил его
за ноги оттуда и дико орал маралом, Хрусталев угрюмо доламывал гитару, и все
вместе, и поодиночке они ничего не могли…
Даниил тихонько выскользнул и отправился по знакомым
коридорам, отпихивая фигуры в низко надвинутых шляпах и граненые штыки,
настороженно перегораживавшие дорогу едва ли не на каждой ступеньке.
На столике неярко горела одинокая свеча. Ирина, в черных
брюках и черном свитере, сидела, положив голову на руки, смотрела в распахнутое
окно, за которым далеко внизу были броневики, солдаты и притихший, погруженный
во тьму город – без привычного ночного потока машин на улицах, без бешенства
реклам и даже, как ни удивительно, без захлебывающихся ревом черных фургонов.
Только там и сям мерцали окна иностранных посольств – в такие ночи дипломатам
спать не полагается.
– Ты садись, – сказала Ирина, не
оборачиваясь, – Выпьешь чего-нибудь?
– Я уже выпил. У Пашки.
– Все равно. Давай. За упокой прежней беззаботной
жизни. Только не нужно меня жалеть, ладно? Потому что я сейчас не чувствую себя
той, которую нужно жалеть. Может быть, я и плохая. Может быть, нет. Такое
чувство, будто и не было никогда отца – вечные ритуалы, расписанные по нотам и
секундам церемониалы, золотые мундиры, ваше величество, ваше высочество… Не
было отца. Был император. А теперь то же самое – мне. Господи, как не хочется
быть живым анахронизмом… – Она уселась на ковер, подтянула колени к
подбородку, крепко обхватила их. – Не хочу. Придумай что-нибудь, ты же
мужчина. В конце концов, мы не в тюрьме. Возьмем деньги, возьмем самолет…
Улетим на Гавайи. Пусть Наташка правит.
«Милая моя девчонка, – подумал Даниил, – ну зачем?
К чему разрушать такой сон, загонять его в новое русло? Снова бежать куда-то,
менять налаженное, обрывать завязавшееся, и неизвестно еще, что приснится
дальше… К чему?»
– Давай не будем об этом, – сказал он, садясь
рядом.
– Давай, – неожиданно покладисто согласилась
Ирина. – Обними меня. Крепче. Знаешь, говорят, во дворце привидения
водятся. Правда…
* * *
Душа у ловчих без затей
из жил воловьих свита…
В. Высоцкий
Коронационное одеяние древлянских царевен – белое.
Белое платье, как у невесты, на груди сверкающий зелеными,
алыми и голубыми самоцветными камнями древний крест первых князей, сыновей
буйного и умнейшего Бречислава, распущенные черные волосы перевиты обрядовыми
золотыми цепочками, на голове старинная корона, золотой обруч с восемью
остриями и восемью золотыми васильками.
Уже отпели в соборе все нужные молитвы и провели все
необходимые ритуалы. Она была уже Ириной Первой, она уже успела подписать
парочку указов, и по пристоличному военному округу проносились броневики –
десантники Бонч-Мечидола разоружали подтянутые к Коростеню войска МУУ, занимали
контролируемые Морлоковым казармы, базы и министерства. А сам Морлоков пребывал
в свите императрицы – согласно ритуалу. Ирине оставалось по традиции сломать
заранее подпиленный, символизирующий прошлое царствование жезл – перед статуей
Бречислава Крестителя. И – залп салюта из тридцати одного орудия.
Хрусталев не спал двое суток, подхлестывая себя амфетамином
и кофе. Его полковники не спали и дольше. На ключевых постах и абсолютно всех
подозрительных точках он расставил четыреста человек, с помощью лучшей в стране
ЭВМ проверив все, что только можно было проверить. Он едва держался на ногах, но
был спокоен, несмотря на адскую усталость, был горд – никаких неожиданностей не
будет, все просчитано и предусмотрено на три хода вперед…
Огромная полукруглая площадь Крестителя была вымощена
тесаным камнем, на прямой, соединяющей концы дуги, стояли собор три
правительственных здания – Хрусталев наизусть помнил число окон, расположение
лестниц, переходов, кабинетов, чердаков и крыш.
Большая часть участников процессии, человек сто, в
соответствии с ритуалом прошли две трети пути от собора Святого Юро и
остановились, образовав две почтительные шеренги. А человекам двадцати
предстояло по рангу сопровождать Ирину до памятника.
Сияя эполетами, орденами и золотым шитьем, они чинно шагали
по брусчатке следом за Ириной, на первый взгляд нестройной вроде толпой, а на
деле – в строгом порядке, учитывавшем положение каждого при дворе. Хрусталев
покосился на Морлокова и в который уж раз поразился спокойствию маршала.
«Наверняка Наташа давно уговорила Ирину, выплакала жизнь
этого гада, – зло подумал Хрусталев. – Не зря Бонч-Мечидол не говорит
ничего конкретного о том, как они шлепнут Вукола, черт, неужели вывернется?»
И в этот момент теплый спокойный воздух над головами
процессии косо прошил идеально прямой, пронзительно синий лазерный луч, прошил
и уперся в белое платье, в черные волосы, перевитые золотыми цепочками.
Сердце Хрусталева стало куском льда. Рыдать можно было и
позже, мертвых не вернуть плачем, а сейчас нужно работать, работать… Ирина не
успела еще подломиться в коленках, а он уже взмахнул фуражкой, давая знак
снайперам, увидел, как по крышам бегут, пригибаясь, его парни в пятнистом,
успел подумать еще, что тут, на площади, их всех положат, как цыплят…
Синий луч метнулся к Бончу, но Бонч в великолепном прыжке
успел скрыться за колонной. Разворачивался большой переполох, сзади
недоумевающе захлебывались автоматы охраны.
Луч ударил по Морлокову и снова опоздал – Вукол надежно
схоронился за статуей Стахора Ясного.
По площади навстречу синему сверканию шел Хрусталев, почти
парадным шагом, подняв перед собой обеими руками огромный черный «Ауто Маг». Он
стрелял скупо, расчетливо, по тому проклятому окну, он знал, что проиграл,
прохлопал, а потому собственная жизнь уже не имела ровным счетом никакого
значения. Его обогнали Даниил с выхваченным у кого-то автоматом, один из его
полковников, на бегу оравший приказы в портативную рацию, а он все шагал,
медленно, старательно наводя пистолет чуть повыше той точки, откуда сверкали
синие молнии. Какая-то частичка сознания билась над загадкой; почему и Морлоков
стал мишенью, почему, боже?!
Луч ужалил – синяя смерть, синяя! – древняя брусчатка
встала дыбом и наотмашь ударила Хрусталева по сожженному лицу – это он упал
навсегда.
Он был с тридцать седьмого года, и его искренне любила
Женя-Женечка.
Луч срезал трех генералов, хрусталевских сторонников. И
погас.
* * *
…И будешь тверд в удаче и в несчастье,
