– А врать тоже любите?
– С чего вы взяли? – очень натурально изумился и
даже слегка оскорбился я.
Не отрывая от меня ироничного взгляда, он щелкнул пальцами,
и позади него возникло огромное мягкое кресло, тоже ужасно старомодное. Что-то
толкнуло меня под коленки – второе кресло, такое же массивное, со спинкой выше
человеческого роста.
– Прошу, – сказал он и сел. – Итак, по вашему
утверждению, вы явились сюда из-за Мохнатого Хребта?
– Вот именно, – сказал я, скопировал его позу и
светским тоном добавил: – Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?
– Нет, – сказал он. – Я и так знаю, что вы
врете, к чему мне сомневаться? Собственно говоря, это неплохая задумка –
объявить себя пришельцем из-за Хребта. Большинство у нас уверены в
существовании за Хребтом каких-то неизвестных областей. Но, кроме большинства,
есть еще и хорошо информированное меньшинство, к которому принадлежит и ваш покорный
слуга. Так что для меня придумайте что-нибудь поубедительнее. Проще всего было
бы передать вас компетентным органам на предмет соответствующей проверки.
Последняя фраза мне особенно не понравилась, и я сказал:
– Но-но, не забывайте…
Он как-то странно взмахнул ладонью, и что-то зашевелилось у
меня под курткой, тычась в ребра, – мой пистолет. Прежде чем я успел его
схватить, кольт проплыл по воздуху и нырнул в карман незнакомца.
– Вот, – сказал незнакомец. – Так гораздо
спокойнее, не правда ли? Кто вы такой?
– Знаете, это похоже на допрос.
– А это и есть допрос, – кивнул он, сверля меня
взглядом.
Пора было брать инициативу в свои руки. Мне не нравились
упоминания о допросах, проверках и компетентных органах. И тип этот не
нравился, в нем я нутром чуял коллегу-контрразведчика, оседлавшего противника и
принявшегося его разрабатывать. Только я сам привык разрабатывать других…
Между нами было около двух метров жестких кочек – не так уж
много. Я напряг мускулы, прикинул, как буду бить ребром ладони по горлу, и
взметнулся с кресла.
Небо, земля, обломки вертолета замелькали в бешеном
хороводе, кочки вздыбились, и самая большая, самая твердая ударила по затылку.
Я лежал, задыхаясь от боли и злого бессилия, а он не изменил позы, пальцем не
шевельнул, смотрел скучающе, как смотрит взрослый на нехитрые проказы карапуза.
Ударил он не сам, не рукой – уж в ударах я разбирался. Впечатление было такое,
словно ветер закрутил меня, а потом сгустился до каменной твердости и ударил не
хуже опытного боксера. Что ж, всегда найдется кто-то, лучше тебя умеющий то,
что умеешь ты, – это азы. Ничего удивительного, если учесть, что этот тип
создает кресла из ничего и повторяет трюки из репертуара Пацюка…
– Вставайте, – сказал он, играя тростью. – И
давайте без эксцессов – это бессмысленно при любом количестве попыток.
Вставайте и садитесь.
Я встал и сел – что мне еще оставалось?
– Вот теперь мне совершенно ясно, что вы издалека.
– Почему?
– Потому что любой здешний знает: на меня бессмысленно
бросаться с кулаками. Кто вы?
– Я могу не отвечать на этот вопрос?
– Можете, – кивнул он. – Можете не отвечать
ни на какие вопросы. Я не собираюсь силой вытягивать из вас то, что вы хотите
скрыть.
– Тогда я могу идти?
– Куда угодно.
– А пистолет?
Он бросил мне пистолет. Я поймал кольт на лету, сунул в
кобуру и остался сидеть. Не мог я так просто уйти, и незнакомец, судя по его
улыбке, отлично это понимал.
– Ну? – спросил он. – В спину я не стреляю,
почему же вы сидите?
– Нет, постойте… – сказал я.
– Вы рассчитываете, что я буду отвечать на ваши
вопросы?
– Хотелось бы. – Я оглянулся на Бауэра. Руди сидел
в той же позе, глаза его смотрели пусто и мертво. Я обернулся к своему
странному собеседнику: – Что с ним?
– Откуда я знаю?
– Не знаете?
– Никто не знает. Он сидит здесь с тех пор, как
существует мир.
– И давно существует мир?
– Давно.
– А что было до него?
Его лицо исказила непонятная гримаса. Он сказал сухо и
быстро:
– Раньше была Вечность. Это очень удачное слово –
Вечность. Оно объясняет все и не объясняет ничего. Перед лицом Вечности глупо
задавать вопросы, потому что она сама по себе – неразрешимый вопрос,
затмевающий все остальные. Раньше была Вечность, вам этого достаточно?
– Честно говоря, не очень, – сказал я. –
Вечность не существует сама по себе. Всегда существует что-то помимо нее.
– Я не люблю пустых фраз.
– Я тоже, – сказал я. – И терпеть не могу
слово «вечность». Вечности нет.
– А сколько чертей может уместиться на острие иглы?
– Я не знаю, можно ли вам верить… – сказал я.
– Представьте, я тоже.
– Но так мы никогда…
Он не ответил. Его лицо странно изменилось вдруг, словно
кто-то невидимый шептал ему что-то на ухо.
– Ну вот. – Он пружинисто выпрямился. – Вот
так всегда – ворвутся посреди разговора, и всегда это срочно, до зарезу… Мне
пора. Мы еще встретимся в городе.
Он начал таять в воздухе, как Чеширский Кот. Таяло узкое
лицо хитрого черта, таяли старомодный костюм и трость. Кресел не стало. Я пошел
к шоссе, не оглядываясь на обломки вертолета и куклу-Бауэра.
Мир существует давно. До него была Вечность. Что под этим
подразумевается? Иносказание, двойной смысл, метафора? Допустим, возможно,
вероятно, не исключено, быть может. Классический набор. Полный перечень
уклончивых допущений, крутящихся в мозгу исследователя, занесшего авторучку над
первой, чистой страницей лабораторного журнала. Если сравнивать нашу работу с
работой хирургов, как это любят делать иные журналисты, то мы очень несчастные
хирурги – мы не знаем, каким недугом страдает распростертый под резким светом
бестеневых ламп пациент, какой инструмент пускать в дело первым и есть ли
вообще смысл резать. К тому же в девяти случаях из десяти пациент оказывается
невидимым.
Я поднял руку, и рядом со мной остановился броневик под
номером четырнадцать. За ним тоже волоклись трупы. Попахивает средневековьем,
но откуда я знаю – обоснована эта жестокость или нет. В особенности если дома у
марсианина которую тысячу лет царят покой и благодать…
Лязгнула крышка люка, вьп’лянуло усталое лицо с изжеванным
окурком в углу широкого рта.
– В чем дело? – спросил он ватным голосом.
– Подвезите до города, – сказал я.
Он выплюнул окурок и сказал вниз, в люк:
