– Ты меня убьешь? – тусклым голосом спросила
Джулиана.
– Поцелую в щечку.
– Поскорее только, не надо тянуть.
– Еще не хватало руки пачкать.
– Убей сам, я не хочу в карьер…
– За ногу тебя да об кедр! – заорал я. – Ты
что же думаешь, я сюда заявился для того, чтобы помогать Команде? Я еще разберусь,
отчего вы тут грызете друг другу глотки в буквальном смысле слова! Раздевайся,
живо. Ну?
Она уронила платье рядом с кроватью, я раздевался зло,
торопливо, обрывая пуговицы. Отшвырнул куртку, бросил кобуру на столик.
Рискованный эксперимент, можно и головы не сносить, но без риска ничего не
узнаешь, когда это «охотники за динозаврами» отступали?
Я погасил свет, плюхнулся с ней рядом и потянул на себя
простыни. Несколько минут лежал, глядя в темноту. В сороковом в Ратабану мне
удалось за шесть с половиной часов перевербовать Колена-Попрыгунчика, но это
было в Управлении, в моем кабинете, а сейчас и не в перевербовке дело, все
сложнее, все иначе…
Джулиана настороженно замерла, наконец спросила:
– Ну?
– Не запрягла, – сказал я. – Лицом к стене и
дрыхни. Тебе ясно? Ты меня правильно поняла?
– Хочешь сказать, что действительно будешь спать?
– Уверен, что удастся.
– Не страшно?
– Нет, – сказал я. Ох как мне было страшно! –
Нет. Я вам докажу, что вы люди, сами не понимаете, так я вам докажу…
– Но ты понимаешь, что я могу не удержаться…
– Возможно, – сказал я. – Если ты все же не
удержишься, это будет значить, что мы тысячу лет верили в миражи. В то, что
человек – это Человек, что разум – это добро, и вдруг окажется, что все зря…
Ладно, давай спать.
Настоящего здорового сна не получилось. Всплывали путаные
обрывки кошмаров, нелепые споры с противником без лица и тела, я забывался,
вскидывался, разбуженный рвущим ощущением падения в пропасть и смутной
тревогой, таращился в темноту, слушал ровное дыхание Джулианы и вновь падал на
подушки. Ближе к рассвету проснулся от тяжести и едва не заорал. Оказалось,
Джулиана тесно прижалась ко мне, дышала в ухо, теплая, расслабившаяся, и эта
сонная теплота, запах ее кожи, отдаляющая близость действовали на меня, как
золотая полоска зари на приговоренного к смерти, – еще и потому бесило все
это, что я начал было в чем-то разбираться, но важное, самое важное никак не
давалось…
Глава 5
Проснулся я раньше Джулианы, сварил кофе и дул его с
каким-то остервенением. Потом собрал осколки стекла и выкинул их в
мусоропровод, побросал туда же пустые бутылки, стер назеркальные письмена
резвунчика Штенгера, попутно сверившись со своим отражением и убедившись, что
распухшая губа меня нисколько не красит, смыл с рук засохшую кровь. Больше
заниматься пока нечем. Самое время сесть и подумать, потому что наша работа
заключается в том, чтобы думать.
Принято считать, что контрразведка – это:
несущаяся по автостраде машина, пунктирная разметка, как
трассирующая очередь, жесткое, собранное лицо человека за рулем, пистолет в
отделении для перчаток, холодная ясность ситуации, расставлены все точки, визг
тормозов на поворотах, успеть, домчаться, задержать…
ночная улица в далеком городе на другом конце света,
сдвоенное эхо тихих торопливых шагов, фонари в облачках мошкары, неоновое
мерцание вывесок, рука в кармане плаща, черная тень, рванувшаяся навстречу
из-за угла, тяжелое дыхание, возня…
Спору нет, так тоже бывает. Раз в год. Или реже. А гораздо
чаще, все остальное время:
набитая свежими окурками пепельница, закипает третий
кофейник, рассветный сизый холодок за окном, на столе и под столом – куча
скомканных листов, варианты, гипотезы, схемы, и свинцовая тяжесть в висках, и
попытка связать между собой, соединить в единое целое горсточку коротких
сообщений, фактов, отчетов, они противоречат друг другу, порой упрямо отрицают,
взаимно зачеркивают друг друга, но ты знаешь, что все они относятся к одному
делу, однако никак не можешь вывести стройную версию, а каждая минута
промедления – преступление с твоей стороны, потому что ее использует враг, и
становится ясно, что ты бездарь и тебя нужно немедленно гнать, невзирая на
прошлые заслуги, лишив погон и орденов, а потом медленно синеет небо, и на
востоке розовая ниточка восхода, светлая утренняя тишина похожа на юную невесту
в белом платье, и чашки оставляют на разбросанных бумагах коричневые кольца, а
сигареты кончились, разгадка перед глазами и непонятно, как ты раньше не
додумался до таких простых вещей, и можно ехать в Управление. Контрразведка. А
потом все сначала.
Вопрос номер один: вурдалаки – творение природы или нет?
Нет. Людоедство существовало на низшей ступени развития человечества и всегда
исчезало, едва человек переступал на несколько ступенек выше. Рецидивы, вроде
кампучийского, остаются вспышками дикого атавизма. Кровососущий человек для
биологии то же самое, что вечный двигатель для физики – абсолютный нонсенс. Его
не должно быть; если же он есть – или болезнь, или нечто наносное, и случай с
Джулианой великолепно это подтверждает.
Вопрос номер два: как возник этот мир?
Предположим, что он параллельный, то есть находится в
каком-то другом пространстве, незримо существующем бок о бок и соприкоснувшимся
с нашим в результате катаклизма или чьего-то эксперимента. Вполне естественно,
что этот сопряженный мир имеет другую историю, другой образ жизни, другие
обычаи.
Но в том-то и соль, что нет ни истории, ни уклада! Есть
только бессмысленное переплетение несовместимых эпизодов.
По современному городу не может разъезжать граалящий рыцарь.
Самолеты не могут появиться в мире, где понятия не имеют об авиации. Джипы,
пищепроводы, рыцари короля Артура, убийство Кеннеди, истребители второй мировой
войны, язык, на котором здесь говорят, – каждый отдельный кусочек
принадлежит своему отрезку времени и пространства, и никакими ссылками на иную
историю, иной уклад нельзя оправдать наличие в одной точке всего сразу. Из
десяти книг вырвано по страничке и собрано под один переплет с огромной
надписью: «НЕЛЕПИЦА». Кто же компилятор?
Естественный катаклизм мог бы уничтожить вертолет Руди
Бауэра, беспилотники и даже спутник, но никакой катаклизм не смог бы усадить
чистенького и невредимого Бауэра рядом с растерзанным «Орланом». Не «что-то», а
«кто-то». И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах он видит, похож
он на нас или нет. Это не важно. Главное – он есть, и он действует.
Не зря при виде Бауэра сам собою всплывает эпитет
«опустошенный». Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но верить придется
– этот мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский стенд, на котором
кто-то могущественный изучает человечество, пользуясь информацией, извлеченной
из мозга Бауэра – вполне возможно, не высосанного и не вскрытого, а попросту
врезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего. Не нужно с самого начала думать
о НИХ так уж плохо.
