Желто-черное пламя перегородило дорогу, дым косой широкой
лентой уходил в небо, колесо катилось и катилось. Полковник услышал шум моторов
и побежал туда, на бегу выдергивая из кобуры кольт.
Мотоциклисты вылетели на взгорок, промчались по бездорожью,
затормозили, взрывая дерн колесами, и передний вскинул автомат. Полковник
выстрелил – в руку. Не промазал. Побежал к ним, махая рукой, крича что-то
непонятное ему самому. Синяя трассирующая строчка брызнула ему навстречу, ноги
подогнулись, в груди засело острое и горячее, и он, падая, увидел, как медленно
распухает облако пыли, окутавшее стоящий у деревьев черный конус. Выстрел. И
новая струйка трассирующих пуль в ответ. И свист, вой, ослепительный клубок
огня, вертикально унесшийся в синее-синее, как ее глаза, небо.
Упираясь кулаками в бетон, Полковник попытался рывком
встать, потому что женщина в светлом плаще уже десятый раз набирала номер, стоя
в стерильной безличности зала ожидания, а в ответ ей упрямо пищали длинные
гудки – тире, тире, тире… Словно трассирующая очередь.
Но руки не держали, и он уткнулся щекой в холодную твердую
бетонку. Она будет плакать, когда узнает, подумал Полковник, полной грудью
вдыхая сквозь боль горьковатые запахи осени, но она все поймет. Перед глазами
встало мрачное шотландское ущелье, по дну которого текла темно-красная река –
человеческая кровь, пролитая во всех войнах, зловещая река, только Томас из
Эрсилдуна, бард и предсказатель, сумел с помощью королевы фей пересечь ее, а
потом и вернуться назад, и юное лицо королевы фей, она улыбалась Полковнику,
порхающие вокруг золотистые искорки сгустились, заслонили все, ослепили,
оглушили, обволокли…
Длинная серая машина косо встала поперек шоссе, мотоциклист
распахнул дверцу, и Генерал грузно выбрался наружу. Сзади полукругом стояли
притихшие офицеры, неподалеку чадили догорающие обломки фургона, над лесом из
сизого туманного марева вставало отливающее золотым и розовым солнце.
Генерал смотрел на мертвого Полковника, выбросившего руки
вперед так, словно он хотел заслонить что-то и не успел. Потом перевел взгляд к
лесу, на выжженный круг, черневший возле самых деревьев. За его спиной
осторожно переступали с ноги на ногу оперативники, бесстрастно стоял Икар.
– Нужно позвонить, – сказал он глухо. – Как
полагается…
– У него же никого нет, Генерал, – сказал
адъютант. – Нам просто некуда звонить.
– А как по-вашему, хорошо это или плохо?
Адъютант растерянно молчал. Он хотел пожать плечами, но
вовремя спохватился – Генерал не выносил таких жестов.
Дребезжа дверцей, подъехала полицейская машина – с выбитыми
стеклами, помятая, словно по ней долго и упорно колотила кувалдами орава
спятивших луддитов. Человек, вылезший из нее, тоже выглядел так, словно его
пропустили через какую-то шалую мясорубку, – в мятой и рваной одежде, в
пыли и подсохшей крови из многочисленных ссадин. Все смотрели на него, а он шел
к ним, хромая, потом остановился и посмотрел Генералу в лицо. Глаза у него были
синие, с дерзкой сумасшедшинкой.
– Ну что же, Генерал, – сказал Ланселот. –
Как в глупом старинном фильме, право слово, – злодей и шериф медленно идут
навстречу друг другу… Только какие из нас с вами ковбои? Одна видимость…
Генерал внимательно посмотрел на него, профессионально
представив себе это лицо с аккуратной прической, без крови и грязи, перебрал в
памяти пачку фотографий из досье, куда поступали материалы на вызывавших
подозрения «внешних агентов». Спросил сухо:
– «Крыша» – научный обозреватель «Европейского
еженедельника»?
– Да, – сказал Ланселот. – Резидент Совета
Безопасности. Или, переводя на ваш жаргон, руководитель шпионской сети в вашей
суверенной державе.
– Вы считаете, что такое определение вам не подходит?
– У меня нет намерения дискутировать на эту
тему, – сказал Ланселот. – Можете называть меня как угодно, коли уж
вы уверены, что вся планета идет не в ногу и постоянно лелеет черные замыслы
касательно вас… Я просто-напросто хочу посмотреть вам в глаза и узнать, каково
это – чувствовать себя спасителем человечества. Интересно, каково?
1982
Дети тумана
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие…
М. Цветаева
День первый
Слева было море и акварельный, молочно-сизый туман, справа
назойливо сменяли друг друга однообразные холмы и долины. Изредка серым
зеркалом промелькивало озеро, по-местному – лох. Туман размывал, прятал линию
горизонта. Савину казалась неуместной эта прямая, как луч лазера, насквозь
современная дорога. То и дело под колесами мелькали синие, красные, желтые
зигзаги, ромбы, волнообразные линии – старая уловка, призванная уберечь
водителя от «гипноза дороги». Словно сам туман выстреливал их навстречу машине
пригоршню за пригоршней, и запас, видимо, был неисчерпаем.
– И все же вы не ответили на мой вопрос, – мягко
напомнил патер.
– Отвечу, – сказал Савин. – «Вы нападали на
разум. У священников это не принято».
– Это цитата, судя по вашему тону?
– Да, Честертон. Правда… правда, цитата не вполне
подходит к случаю. Вы давно уже не нападаете на разум. Вы просто-напросто
определяете ему границы и рубежи. Когда мы преодолеваем рубежи, вы ставите
новые. И снова. И снова. Вам не кажется, что эта ситуация весьма напоминает
знаменитую апорию Зенона – ту, об Ахиллесе и черепахе?
– Возможно, – согласился патер. – Но в таком
случае получается, что это вы гонитесь за нами, а не наоборот. Если
пользоваться вашей терминологией, мы – определяем рубежи, вы – стремитесь
достичь их и снести, и в тот момент, когда вам кажется, что впереди не осталось
ни одного препятствия, мы воздвигаем новый барьер…
– Вселенная бесконечна, – сказал Савин. –
Однако это еще не означает, что бесконечна и шеренга ваших барьеров. Вы не
боитесь, что однажды люди снесут ваш очередной барьер и не обнаружат нового? То
есть – бога?
– Демагог ответил бы вам – господь по неисповедимым
своим помыслам может надежно укрыться от людей.
– Вот именно, – улыбнулся патер. – Что поделать,
демагоги встречаются и среди нас, но, поверьте, я к ним не принадлежу. И пусть
вам не покажется демагогией мой вопрос: а вы, вы не боитесь в один прекрасный
день обнаружить Нечто? То, что, скрепя сердце, вам придется признать
богом, – разумеется, я не имею в виду сакраментального старца,
восседающего на облачке, этот излюбленный вашими карикатуристами образ…
– Нет, – сказал Савин. – Лично я не боюсь.
Уверен, что и другие тоже.
– К сожалению, мы вынуждены оперировать чисто
умозрительными категориями. – Патер задумчиво улыбнулся. – Впрочем… У
меня два шанса против одного вашего. Я могу стать и пригоршней праха, но могу и
обрести загробное бытие. Вам суждено только первое – ведь второе вы решительно
отрицаете.
