– Ты сделал, что сделал, отец, – сказал старший сын. – И пусть тебя это не тревожит! Все равно мы были в аду. И этот ад самоубийц настолько страшен по своей сути, что мы даже не знаем, где нам будет лучше. Возможно, ты совершил милосердие по отношению к нам. О, если бы мы при жизни знали, каково это, оказаться в таком невыносимо мучительном мире, где существование – бесконечная пытка, то неужели мы бы поступили так?!
– Разве можно сравнить эти мимолетные, незначительные, так называемые страдания из-за несчастной любви, – продолжил второй сын, – с теми страшными пытками, через которые проходят потерянные души самоубийц?! Отец! Запиши проклятие на бумаге, схорони ее и накажи своим детям передавать этот документ из поколения в поколение. Может, так ты убережешь наших родных от этого ужаса».
Я никогда не видел бумаги, но отец всем нам с раннего детства рассказывал о ней. Особенно доставалось мне. Отец постоянно стращал меня вампирами, адом самоубийц, непременным исполнением проклятия. Думаю, что именно я вызывал у него опасения. Мои два брата и младшая сестричка были обычными детьми, послушными, трудолюбивыми, с раннего детства помогали и отцу и матери по хозяйству, их путь был ясен. Братья хотели стать плотниками и продолжить семейное дело, сестра мечтала удачно выйти замуж, нарожать кучу детишек. Один я грезил о чем-то несбыточном, в голове постоянно роились какие-то неясные образы, слова складывались в красивые напевные строчки, но писать я не умел и быстро забывал приходящие откуда-то песни. Но, видно, так уж я был устроен с самого рождения. Когда мне исполнилось семь лет, я зачастил в нашу церковь. Отец поначалу был даже доволен, но, когда я стал пропадать там днями, он решил, что я отлыниваю от работы по хозяйству и запретил мне бывать там каждый день. Но все равно я убегал туда. Меня привлекали беседы с отцом Иоахимом, нашим священником. Он много рассказывал о святых великомучениках, об их деяниях и, как правило, ужасной насильственной смерти. Книги с красочными иллюстрациями завораживали меня, я мог часами рассматривать картинки, это рождало в душе вспышки какого-то мучительного озарения, хотелось выразить свои чувства в красивых словах. Отец Иоахим словно читал в моей душе, он же предложил мне научиться грамоте, заявив, что видит во мне несомненные способности к наукам и литературе. И когда отец сильно разгневался, что я в очередной раз убежал с утра в церковь и пропадал там до самого вечера, именно отец Иоахим выручил меня. Он пошел со мной к нам в дом и в два счета объяснил разозленному до предела отцу, что намного выгоднее для семьи иметь образованного сына, что я могу впоследствии устроиться в Госларе писарем, а это не чета плотнику. Отец тут же смягчился, начал улыбаться и выяснять, во что ему обойдется обучение. Отец Иоахим ответил, что денег он не возьмет, а я могу помогать в церкви, те же дрова напилить и наколоть, да мало ли какая еще возникнет нужда. Отец окончательно подобрел и разрешил мне проводить там времени столько, сколько понадобится. И с тех пор я ежедневно и беспрепятственно уходил в церковь.
Стихи я начал записывать практически сразу, как овладел грамотой. Но никому их не показывал, считая это чем-то постыдным. Складывал я строфы интуитивно, ориентируясь на внутренние мелодии, откуда-то приходившие ко мне. Я пытался как мог выразить в словах сильные эмоции, которые постоянно овладевали мной, мешали спать, работать и попросту жить. Когда я оформлял их в предложения, пусть поначалу и неуклюжие, мне становилось легче. Так я жил до семнадцати лет. Сейчас мне кажется, что это были самые безмятежные годы. Грамоту я освоил быстро, писал чисто и уже приносил в дом копейку, составляя для односельчан прошения и прочие нужные документы. Все заработанное мной забирал отец.
И вот как-то в церковь заглянула девушка. Было утро, недавно закончилась служба, я остался и помогал привести храм в порядок, обирал оплывшие остатки свечей, протирал нацелованные стекла икон, затем набрал воду в ведро и принялся отмывать каменные плиты пола. Дверь раскрылась, солнечный поток хлынул на мокрые плиты, я машинально сощурился и опустил голову. Звонкий, но робкий голосок заставил меня открыть глаза.
– День добрый! – пропел голосок. – Вы не подскажете, где мне найти господина Хольца?
В проеме двери, словно бы оплавленная золотыми лучами солнца, замерла стройная девичья фигурка. Кудри, выбивающиеся из-под косынки, шевелились на легком ветерке и казались живым ореолом, пронизанным солнечными искорками. Я застыл и на миг потерял дар речи. Мне показалось, что это ангел слетел с небес.
– Мне нужен господин Хольц, – робко повторил «ангел».
– Но здесь такого нет, – растерянно ответил я, даже мысли не допуская, что кто-то может меня, сына плотника, назвать господином.
– Простите, – сказал «ангел». – Но меня направили именно сюда. Мне нужно составить письмо моей матушке, которая живет в Госларе. Но я совсем не знаю грамоты, – застенчиво добавил «ангел».
– Ах да! – наконец пришел я в себя. – Вам нужно письмо! Это ко мне!
– Значит, вы и есть господин Хольц? – расцвел «ангел» милой улыбкой и сделал пару шагов ко мне.
– Меня зовут Альберт, можно просто Берт, – не в силах преодолеть смущение, ответил я.
– А меня Агнешка, – сообщил «ангел» и зарделся.
– Агнешка? – удивился я странному звучанию имени.
– Мы из Польши, – сказала она. – Моя мама актриса.
– Разве в Госларе есть театр? – удивился я и тут же прикусил язык от своей несдержанности.
– Маму пригласил один знатный господин, – пояснила девушка и покраснела еще больше. – Он видел ее выступление, а мама поет и танцует в Варшаве. И предложил ей весьма выгодный контракт. У него в этих местах огромное поместье, он очень богат и даже имеет свой домашний театр.
– Но как ты оказалась в нашей деревне? – удивился я.
Смущаясь все больше, я тщательно отжал тряпку и покинул церковь. Агнешка следовала за мной. Я прошел дворик, спустился с небольшого холма, вымыл ведро в ручье, опрокинул его на пень, аккуратно развесил тряпку на ближайшем кусте шиповника. Было начало июня, и куст только начал цвести яркими розовыми цветами.
– Ой, что вы сделали? – испуганно проговорила Агнешка и осторожно сняла тряпку, расстелив ее на траве.
– Что? – глупо переспросил я, не сводя глаз с девушки.
Никогда я не видел никого прекраснее. Нежная юная блондинка с русыми воздушными кудряшками с тонкой, почти прозрачной кожей, с огромными синими глазами, опушенными длинными ресницами, – Агнешка и правда казалась неземным существом. И вдруг она своими нежными ручками взяла половую тряпку. Это показалось мне вопиющим недоразумением, мир словно рухнул к ее ногам, чтобы попросить прощения за такую несправедливость. Подобная девушка могла касаться только цветов.
– Вы закрыли тряпкой розочки шиповника, – тихо ответила Агнешка. – А они так прелестны! И какой волшебный аромат!
Она наклонилась к кусту и втянула своим очаровательным носиком воздух. У меня перехватило дыхание от этой прекрасной картины. Эмоции захлестнули, мысли путались, но слова – красивые, тут же возникшие будто ниоткуда, – привычно начали складываться в рифмованные строчки. И мне захотелось их записать.
