— Я не могу ей помочь.
— В прошлом месяце могла, а теперь разучилась? Или Стас тебе нравился больше, чем Вовка? То-то он первым из лагеря вылетел.
А вот и долгожданные упреки. Нельзя быть такой догадливой. Это плохо кончается.
— Стас вернется.
Она все исправит. Она будет следовать за демоном, не давая ему калечить судьбы людей. Ну, конечно! Необязательно во всем подчиняться злу. У бабушки диктовать свои условия не всегда получалось. Но что ей мешает сразу установить свои правила игры? Демон хочет остаться в мире людей, и он все равно останется, с Настей или без. Вот только с Настей он обязан будет слушаться. И она добьется своего. Или они из этого мира уйдут вместе.
Настя пошла прочь. По дорожкам, мимо корпусов, мимо спортивной площадки, к речке. Оттуда ноги ее провели через осиновую рощицу к въездным воротам. Хотелось уйти. Совсем. Чтобы больше никого не видеть. Но от себя не убежишь. А тем более от Женьки.
— Слушай, я только что у Сереги был, — вылетел к ней навстречу Ермишкин-младший. — Он говорит, что Петрович хочет тебя из лагеря убрать. Это правда?
Настя задержала дыхание. Все правильно — ей надо уехать, чтобы в лагере больше ничего не происходило. Уехать и встретиться с бабушкой, уже умершей бабушкой, чтобы подписаться под получением наследства.
— Мне нельзя уезжать, — прошептала внезапно испугавшаяся своего только что принятого решения Настя. Она с надеждой взглянула на напарника. «Помоги!» — кричал ее взгляд. Но ведь словами все и не скажешь. Хотя Женька и так все знает. Ему остается только совершить поступок — пойти и всем сказать, что Настя никому ничего не должна, что пускай в своих отношениях разбираются сами. Задвинуть ее за спину и никуда не пускать, особенно в изолятор. Он же говорил, что любит! Если это так — то он обязан чувствовать Настину боль, Настино решение и ее страх…
Но Женька ничего не чувствовал. Он поглядывал в сторону рубки, словно оттуда к нему шел сигнал помощи.
— Ага! Я испугался, что ты сама хочешь… Ты только скажи, я этому Толмачеву еще раз врежу! — Женька словно забыл, что в прошлый раз так и не успел ударить старшего вожатого.
— Это уже не поможет.
Женька растерянно потер руки, глянул вокруг. На знакомые деревья, на десять лет как уже ржавые ворота, на поколотые статуи, на темную тропинку, ведущую к реке. Все это было такое простое, правильное и понятное. Направо дорога, которая приводит к автобусной остановке, откуда можно уехать домой; налево река — вода теплая, можно и ночью купаться; за спиной лагерь со своими правилами и законами. А перед ним Настя. Такая запутанная и непонятная. Он бы многое отдал, чтобы помочь ей. Но что отдать? Жизнь? Свободу? Свою любовь? Все это ей не надо. Ее волнует что-то другое, что для Женьки до сих пор осталось туманным и бестолковым.
— Ну, тогда я сейчас к Сереге метнусь, — неуверенно пробормотал он. — Что-нибудь придумаем!
Вечный Полкило. Он никогда не повзрослеет. А может, любовь заставит его наконец вырасти, выпрямиться и навсегда избавиться от уже ненужной клички? Любовь на все способна. А сейчас что? Любви нет. Есть удивление, может быть, немного восторга, чуть-чуть увлечения. Но не любви. А значит, никаких чудес… Все будет так, как решено.
— Женька! — тихо позвала Настя. — Спасибо тебе. Ты очень хороший.
Она притянула напарника к себе, крепко обняла. Он даже дышать перестал от неожиданности.
— Что бы я без тебя делала…
Ермишкин смутился. Он стоял, опустив глаза, чувствуя на своих плечах тонкие Настины руки, ощущая запах ее прогретой солнцем кожи. И ему так хотелось самому обнять Настю, поцеловать в лицо, в торчащее из-под волос ухо. Весь ее вид рождал в нем болезненное желание быть рядом. Два месяца он все глубже и глубже погружался в сказочный мир любви, о котором мечтал с детства, ждал того момента, когда избавится от ощущения, что идет за кем-то по пятам. Это было его самостоятельное чувство, которое в нем зрело все это время, а сейчас вдруг стало настолько очевидным, что он даже слов нужных найти не мог. А потому привычно в душе попятился, подумал, что на это скажет Серега, как посмотрит отец. А если он сделает что-то не так? Если на его признания и поступки Настя только рассмеется? Ведь сейчас, как и раньше, Настя пребывала в каких-то других сферах, иных интересах, и нужно было что-то сделать, чтобы приблизить ее к себе. Спасти от разбойников, вытащить из горящего дома, перенести на руках через лужу.
— Ну… ты это… Сейчас что-нибудь сообразим, — бормотал он бессмысленное. Потому что времени на размышления и советы уже не осталось. — И… слушай! Ты не исчезай, ладно? Съезди домой, отдохни, а потом возвращайся. Обязательно возвращайся. А если не вернешься, я тебя все равно найду. Я не хочу, чтобы ты пропадала навсегда. Смену надо доработать, а потом я хотел тебя позвать на третью смену. Она самая спокойная, ребят останется немного. А Петрович… ну его, побесится и забудет. Если ты уедешь на день-другой, он и забудет. Но только возвращайся.
— Иди, думай. — Настя расцепила руки. Игрушка звонко цокнула шариком. Надежда испарилась. Ничего Женька не сможет сделать, даже за руку взять побоится. — Я вернусь. Нам Валя предложила главные роли в спектакле.
— Правда? — От неожиданной радости Женька чуть на месте не подпрыгнул. Резко, порывисто обнял Настю и помчался в сторону рубки. Эту новость необходимо было рассказать брату.
А Настя пошла к административному корпусу.
— Орлова!
Мимо кабинета начальника пройти было нельзя. А раз есть кабинет, то в нем есть и начальник.
— Почему не на отряде?
— Там Ермишкин, — соврала Настя.
— Орлова! Ты испытываешь мое терпение! Я буду обсуждать вопрос о твоей профпригодности. Проходи практику в другом месте.
— Я к Оле.
— Что за паломничество? — Петр Петрович сидел за столом, а Настя стояла в холле первого этажа — им приходилось перекрикиваться через длинный кабинет. — Идите работать, за ней скоро приедет «Скорая». Еще одна такая выходка, и я тебя уволю из лагеря с волчьим билетом. Сколько можно испытывать мое терпение?
— Хорошо, — легко согласилась Настя.
Разгромная характеристика ей после этого лета гарантирована. За что можно любить родственников? За то, что не оставляют нас в своих молитвах. Даже на небесах. Даже если эти молитвы во зло. Ну и ладно, надоело все. Серые скучные правила.
Знакомые ступеньки. Врач Вера поднимает голову от бумаг. Взгляд у нее недовольный.
— Я думала, что приехала машина.
— Я на минутку, — шепчет Настя.
— Да хоть на две. Она все равно говорить не может.
Настя прошла последние два шага до палаты.
Из больных Оля одна, никто в самый лучший месяц лета болеть не хочет.
— Уйди! — Вовка сидит на краешке соседней кровати. Серый. Глаза запали. Обхватил своими длинными пальцами острую коленку.
