В общем, о них писали. Какое-то время. Даже версию их дебютного альбома выкупил один из российских лейблов и разместил в сети магазинов. А теперь проходил концерт в честь совершеннолетия Сони. Специальный костюм, придуманный каким-то знакомым дизайнером Готье, совсем Соне не нравился. Это было не то, что делала Ингрид. Много какой-то мишуры, голого тела. Но Готье одобрял, и Соне предстояло именно в этом выйти на сцену. Она пыталась протестовать, но ее не услышали.
И снова Соня наблюдала, как человек, который знал ее лучше, чем кто бы то ни было другой, не слышит ее, потому что ему совершенно неинтересно, что она хочет ему сказать. Он считает, что раз уж они сидят в этой лодке — в его лодке, то и плыть должны туда, куда скажет он, и грести веслами нужно именно так, как ему кажется правильным. Это, видимо, было общим местом, и все вокруг хотели, чтобы все было исключительно так, как это видит Готье. «Плевать на всех!» — вот девиз человечества. Я вижу то, что хочу видеть, и слышу то, что устраивает меня. И трава не расти.
— Нет! — сказала Соня утром, в день своего рождения.
За окном было еще темно, и машины по Тверской улице еще ехали с приличной скоростью, создавая ровный приятный шум. Костюм лежал на кресле, поверх плюшевого мишки, поверх Сониного халата и сумки Готье.
— Что за глупости. Давай не сегодня, а? Тебе очень идет. Ну, с днем рождения?! — Готье улыбнулся и привстал на локте, посмотрел на сонную Элизу, аккуратно отбросил назад прядь ее спутанных волос. — Совсем большая девочка, да?
— Нет! — фыркнула Соня.
Готье склонился к ней и поцеловал в губы.
— Ты такая красивая, когда злишься, Элизка! — Он перевернулся и встал, накинув шорты, не потому, что он кого-то стеснялся — дома никого, кроме них, и не было.
Когда Соня позвонила бабушке и та приехала, то просто отдала ключи и ничего не сказала. Она пыталась делать вид, что страшно разочарована поведением внучки, но Соня помнила, как ее держали взаперти и вынуждали уехать. Она не испытывала никакого чувства вины. Теперь бабушка уже успокоилась, она знала о Готье, но не видела его еще ни разу. Она вообще думала, что Сонин Готье — это Володя, который тогда попал ей под горячую руку. Соня не стала ее просвещать, расставлять точки над «i», и никого не стала ни с кем знакомить. Почему-то она не чувствовала, что это нужно. Она просто не стала возражать, когда Готье с Борисом Николаевичем пришел к ней и оба остались в квартире на Тверской. Соня промолчала, как всегда. Он поцеловал ее и пошел что-то наигрывать на ее пианино.
Готье уже освоился в ее квартире, как, впрочем, осваивался везде, где ему случалось жить. Он чувствовал себя как дома на любой жилплощади, кроме его собственного дома или, скорее, места регистрации. Там он чувствовал себя не в своей тарелке — рядом с двумя, по сути, чужими ему женщинами. Впрочем, он почти всех на свете чувствовал чужими. С тех самых пор, как умер отец, и ему пришлось остаться жить с его женой и их дочерью, это чувство пустоты, чувство ненужности преследовало его, не давая ни в ком увидеть родственную душу. Жена отца — она не была плохой, не была злой, она не отняла у него ничего, не обездолила его, не выписала из квартиры, не перестала оплачивать его занятия музыкой. Словом, стала нормальной мачехой. Но мачеха — по определению чужой человек. И когда Готье покинул дом, странствуя по музыкальной тусовке страны, он вдруг увидел, насколько легко и комфортно стало жить этим двум женщинам без него. Это задело его, не сильно, но задело. Он понял, что никто ему тут не рад.
Впрочем, может быть, если бы у них была такая большая квартира, как у Элизы, все было бы по-другому. Кто знает? Готье старался жить так, чтобы не нарушать комфорт своей названой родни, а та, в свою очередь, привыкла к этому и стала воспринимать отсутствие Готье как норму. Даже сестра, которой он когда-то читал сказку про Элизу.
— Будешь кофе? — крикнул Готье из кухни.
— Да! — крикнула Соня в ответ. И, подумав, достала ножницы из шкафа. Было жаль, что для того, чтобы Готье ее понял, ей приходится использовать такие средства, но она просто не знала, что еще делать. Она бы хотела, чтобы рядом с ней был кто-то, кто понимал бы ее без слов. И с некоторым удивлением осознала, что не видит себя в будущем рядом с Готье. Ни дня после ее визита в больницу она не думала о Готье как о своем будущем. Без Ингрид и он сам почему-то перестал иметь для нее смысл, к тому же музыка была Соне безразлична.
— Что ты делаешь? — спросил Готье, и голос его, тихий, злой, звучал угрожающе. Соня стояла посреди комнаты с ножницами в одной руке и костюмом на вечер в другой. — Что ты творишь!
Соня только покачала головой. Она уже подняла руку, чтобы перерезать костюм пополам, но Готье бросился к ней и вырвал его из рук. Соня отшатнулась, а Готье больно схватил ее за руку. Ножницы упали на пол.
— Ты свихнулась? Ты совсем больная? — воскликнул Готье.
Соня знала, что чем громче люди кричат, тем меньше они могут быть услышанными. Готье держал ее за руку и кричал, кричал, кричал… Он сказал, что, если она испортит костюм, она будет выступать голой. Что он ей не позволит срывать его проект. Под конец, окончательно взбешенный ее спокойствием, он крикнул, что ее молчание просто смешно и нелепо. Что она скучна.
— Иногда я даже забываю, есть ты в комнате или нет. Это просто скучно. Пора бы уже научиться выражать себя! — сказал он и, бросив в лицо костюм, выскочил из комнаты.
Соня пожала плечами. Действительно, это было просто скучно. Она подобрала с пола ножницы, убрала их в ящик, потом присела на диван и задумалась. Все показалось ей таким очевидным теперь. Она увидела все, что хотела увидеть, — да еще с такой ясностью, от которой у нее закружилась голова.
Через пару часов Готье, успокоившийся, вернулся. Он застал Соню на том же самом диване, в той же самой позе — в костюме, который она покорно надела, отгладив перед этим. Она даже начала красить глаза.
Готье моргнул. Он не ожидал такого от нее, он боялся, что она выкинет какой-нибудь номер. Да что там — он ожидал ровно обратного — криков, претензий, скандалов. Но это же была Элиза! Готье подсел к ней, обнял и попытался объяснить свое поведение.
— Я псих, ты же знаешь. Элизка, ну, не хмурься. Это же твой день рождения! Не хочешь этот костюм — так бы и сказала. Сошьем другой? — Он ласково пожурил ее. Готье вел себя так, словно бы Соня была не совсем адекватная, словно бы она не пыталась несколько раз сказать, что костюм ей не нравится. — Ну, улыбнись. Ну, поцелуй меня. Все хорошо?
— Да, — нехотя пробормотала она.
— Скажи, что ты хочешь в подарок? — спросил он.
Соня с удивлением посмотрела на него. Готье никогда никому не дарил подарков, и сегодня утром рядом с их постелью она тоже не обнаружила никакого перевязанного бантом сюрприза. Что она хочет в подарок? На самом деле Соня думала об этом всю прошедшую неделю. Скоро будет новая весна, растает снег, на дома на Тверской снова повесят праздничные флаги. Что она хочет? Это был самый главный для нее вопрос.
