Пошатываясь, попытался встать, и тут на меня упала оставшаяся его часть.
Глава 37
«Дека».
Суббота, 28 августа, 15.22.
Остаток времени на Часах вымирания:
92 часа 38 минут (время местное).
Близнецы возвращались к своему авиалайнеру под ручку — давно подмеченная и взятая на вооружение европейская манера: физическая близость, достаточная в то же время для конфиденциального общения.
— Иди тише, — вполголоса сказала Геката, легонько стискивая брату предплечье, — а то он смотрит. Да и Отто, наверное, тоже.
— Да они всегда смотрят, — тоже вполголоса пробормотал Парис. — Бог ты мой, скорей бы убраться из этого места. У меня от него мурашки по коже.
— От кого? От папика или от Отто?
— От обоих, — фыркнул Парис. — Что один, что другой — змеи подколодные.
— Хм. Но змеи, согласись, полезные, — заметила сестра, похлопав по сумочке, где лежали несколько компактов с информацией, переданных Сайрусом. Возможно, теперь удастся наконец решить проблему эмоционального перегрева у берсерков или хотя бы несколько ее сгладить.
Близнецы подошли к самолету. У трапа встали навытяжку их собственные охранники.
— Что-нибудь есть, Маркус? — непринужденно спросила Геката.
— Ничего особенного, мадам. Заправка проведена, на борт никто не поднимался.
— А попытки были? — шутливо осведомился Парис.
— Так точно, сэр, — отрапортовал Маркус. — Хотел пройти мистер Отто, думал оставить вам цветы. Я сказал, что у нас приказ никого не пропускать.
— А цветы?
— Он их унес с собой.
Парис понимающе глянул на сестру.
— Небось, полный букет подслушек.
— Могу ручаться, что на борт никого и ничего не проникало.
— Молодец, Маркус, — похвалил усердие охранника Парис.
Геката, чуть наклонив голову, взыскательно оглядела лайнер и, повернувшись, легко взбежала по трапу. Парис зловеще оглянулся на «Деку», надеясь, что на него смотрят папаша и Отто.
— Поцелуйте меня в жопу, — как можно четче проартикулировал он и с улыбкой взошел на борт.
Через несколько минут самолет катился по взлетной полосе. Отто Вирц стоял, наблюдая эту сцену из обзорного окна центра связи «Деки». С отлетом близнецов спецы нажали соответствующие кнопки, и стены сложились секциями, открыв остальные две трети помещения, заставленные множеством многофункциональных рабочих станций. Задвинулись напольные панели, обнажив стеклянный пол, под которым находились компьютерный зал и негромко гудящие емкости по производству вирусов со своим смертоносным потенциалом. Как он и говорил патрону, близнецы увидели лишь то, что он сам хотел им показать.
— Они в воздухе, сэр, — доложил инженер за соседним пультом.
— Дождись, когда поднимутся километров на семь, — отозвался Отто, глядя на экран, — и включай датчики.
— Слушаю, сэр.
Пока шла заправка, вместе с горючим в баки попали десятки крохотных сенсоров размером чуть больше водяной капли. Плавая в авиатопливе, они посылали сигналы через свои тончайшие усики. Датчики совмещали в себе сразу несколько нанотехнологий. По отдельности сигнал у них был ничтожен, но вместе они консолидировались в сильный, четкий импульс, передающийся на многие мили.
— Что у нас по воздушной разведке?
— Птицы один, два и четыре на высоте одиннадцать километров. Птица три курсирует на трехстах метрах. Все отдаленные станции настроены на прием, инфильтрационные команды активизированы. Все готово к запуску, сэр.
— Хорошо, — с улыбкой кивнул Отто, глядя на просверки радара, направленного на юго-восток.
Глава 38
Сокото, Нигерия.
Шесть дней назад.
Доктор Ханс Кертиг чуть ли не пинком распахнул открывающиеся в обе стороны двери полевой операционной. Выйдя в закуток ординаторской, он сорвал с себя перчатки, маску и кинул их в мусорное ведро. Несколько минут врач стоял, играя желваками на лице и ничего не видя перед собой от бессильного гнева. Он даже не обернулся, когда вслед за ним вошла Фрида Йегер, бесшумно расстегивая на ходу хирургический халат в темных пятнах.
— Извини, Ханс, — сказала она негромко. Он в ответ промолчал; желваки все так же играли. — Ты сделал все от тебя зависящее. Иногда бывает…
Она осеклась на полуслове, когда врач, резко обернувшись, напустился на нее:
— Ты в самом деле так думаешь, Фрида? Прямо-таки все, что мог? Надо же, благодетель какой! — Под его напором она невольно сделала шаг назад. — Ты хоть понимаешь, что я все проделал без сучка без задоринки? Без сучка, черт возьми, без задоринки! — В углу рта у него пузырилась слюна. — Здесь, в Нигерии, гангренозных я оперирую уже четыре года. Я проделал двести операций. Двести! И ни разу — слышишь, ни разу — не было случая, чтобы у меня на столе умер больной. — Он кивком указал на двери операционной. — А здесь у меня за восемь дней под ножом гибнет уже шестой ребенок. И ты мне еще говоришь: дескать, оно бывает!
— Может, ты просто переутомился…
Не успев это произнести, Фрида Йегер уже пожалела, что так сказала. Глаза у Кертига полыхнули так, что казалось, сейчас подбежит и ударит. Но он лишь с горькой усмешкой отвернулся и, подойдя к умывальнику, стал драить руки так, словно хотел смыть с кожи всю реальность происходящего.
— Я не теряю пациентов, Фрида, — сказал он через плечо. — Можешь назвать меня упрямым бараном, но факты остаются фактами. Пациентов я не теряю. Ни здесь, ни в Кении, ни дома в Мюнхене. Черт возьми, не те-ря-ю! Ни со скарлатиной, ни с номой, ни с чем-то еще. Это тебе не богадельня с одной на всех аптечкой и упованием на волю Божью. И не послевоенная карета «скорой помощи». Ни у кого на всем континенте нет лучших показателей по спасению детей, чем у нас.
— Я знаю, Ханс, — слабым голосом согласилась она. — Но ведь они умирают, дети-то. И не у одного лишь тебя. Мы их тридцать потеряли за последний месяц с небольшим.
— Тридцать? — Кертиг забыл даже вытереть руки. — Ты что такое говоришь?!
Нома была ужасной болезнью — страшная форма инфекционной гангрены рта и щек, которой подвержены страдающие от недоедания дети в Африке, частично Азии и некоторых районах Центральной Америки. Почти всем пациентам было от двух до шести лет, и болезнь буквально поедала плоть их щек и ртов, оставляя там жуткие язвы и являясь почвой для вторичных инфекций. Однако с середины девяностых в Нигерию и другие очаги заболевания зачастили медицинские десанты из известных здравоохранительных центров Европы и Америки: «Штифтунг киндерхильфе», Голландский центр по борьбе с номой, «Лицом к Африке» и прочие. Как и этот лазарет в Сокото, все они проделали грандиозную работу, оттеснив болезнь и улучшив здесь состояние здравоохранения в целом. Сотни восстановительных операций безвозмездно проводили пластические хирурги «Интерпласта», возвращая детей к нормальной жизни. С тем, чтобы они продолжали жить. Болезнь — если не вести речь о запущенных случаях — уже не считалась смертельной; у нее были свои методы лечения и превентивной медицины. Через мировые гуманитарные организации наладилось снабжение продовольствием.
