— То есть?
— Он видел рисунки твоих военных машин. Даже ты должен согласиться, что они… теоретические. Ты изображал солдат, разорванных на куски, так, словно рисовал цветы.
Тут он был прав — и Леонардо, злясь на себя, почувствовал, что его мутит.
— Это не так! — протестующе сказал он. — Это всего лишь рисунки…
— Капитан «Надежного» подробно описал калифу твою искусность в бою, и я своими глазами видел твое мастерство. По-моему, ты сильно отличаешься от своих друзей, особенно от маэстро Боттичелли, которому было бы мудрее оставаться в своей мастерской. — Куан помолчал. — Перс знает тебе цену, Леонардо.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты не заметил у него за поясом пистолет?
— Да, но…
— И ты не узнал своего изобретения, Леонардо? Стыдно.
— Я не убийца, — тихо сказал Леонардо, словно его совершенно не интересовало, кто и как пользуется его изобретениями. — Я убивал, только защищаясь.
Он говорил словно сам с собой, хотя и обращался к Куану, но что-то в голове да Винчи обвиняюще бормотало — какое-то воспоминание, связанное со смертью Джиневры… с окнами души. Затмение. Погружение. Погребение в… Образ истаял, исчез.
— Я помогу тебе, маэстро. Или убью тебя и твоих друзей. — Куан похлопал его по плечу. — Ты на самом деле считаешь, что мы мыслим настолько по-разному?
— Да, — сказал Леонардо, силясь поймать ускользавшее воспоминание. — Считаю.
— Быть может, но не настолько, как тебе кажется. Ты ведь даже не спросил меня, почему перс хочет убить своего сына. Ты вообразил, что знаешь! Вавилония или Флоренция — разница невелика. Как невелика разница между тобой и мной, между Лоренцо и калифом или между калифом и тобой, если уж на то пошло.
Потрясенный, Леонардо все же спросил, почему Уссун Кассано хочет убить сына.
Он не удивился, услышав ответ.
Игры были жестокими, хотя погибло всего трое, и двое из них — персидские подданные. Приехавшие с Уссуном Кассано татары были яростными бойцами и умели управлять конями при помощи одних ног, так что и мамлюки и персы равно оказывались в проигрыше у своих противников в конце каждого пыльного заезда. Это был жестокий турнир, без показного блеска Лоренцовых состязаний, — не спектакль для публики, а подготовка к сражению. Ни Уссун Кассано, ни Кайит-бей не демонстрировали своего мастерства, хотя все знали, что никто не может сравниться с ними в бою — равно с мечом или копьем. Женщины наблюдали за состязаниями открыто и из-за ярких ковровых пологов. Жены и дочери египтян, отделенные от мужчин, были в накидках и длинных ржаво-черных одеяниях; персиянки же носили алые шелка, браслеты и вплетали в волосы золотые монеты. Они были так же громкоголосы и непосредственны, как шлюхи, которые плевались, вопили и всячески подзадоривали мужчин.
Сандро и Америго искали Леонардо и нашли его позади толпы, окружавшей место игр. Он строил планы. Идеи, образы и воспоминания кружились в его мозгу, как частенько бывало с ним перед тем, как провалиться в сон. Но сейчас Леонардо был за гранью сна и усталости, и граница между реальностью и кошмаром стерлась начисто. И он смотрел, как солдаты мчатся друг к другу, крушат друг друга, повергая на пыльную землю. Мальчики, одетые, как солдаты, в железные кирасы под цветным шелком, стояли на седлах идущих галопом коней и крутили копья. Юный раб-мамлюк балансировал на деревянной платформе, что лежала на клинках мечей двух скачущих всадников.
— Леонардо, — позвал Сандро, — как ты?
— Все хорошо, Пузырек. Просто я устал.
Леонардо улыбнулся и кивнул Америго.
— Спасибо, что спас мне жизнь, — сказал Сандро, старательно пряча глаза от Леонардо. — Мне представлялось, что калиф — искатель правды, гуманист, как наш Лоренцо. Я давал ему советы, как давал бы Лоренцо, и рассказывал о том, что видел. Я рассчитывал по меньшей мере на его защиту.
Леонардо резко глянул на него.
— Знаю, — сказал Сандро, — здесь везде уши. Я буду осторожен.
— Твоя откровенность и доверчивость вечно доводит тебя до беды, — сказал Америго, и Боттичелли лишь растерянно улыбнулся.
— Странный из тебя вышел посол, — заметил Леонардо.
Сандро принужденно рассмеялся.
— Еще бы! Но дело свое я, во всяком случае, сделал. Я возвращаюсь во Флоренцию.
Удивленный, Леонардо спросил:
— Ты сказал об этом кому-нибудь?
Калиф конечно же задержит Сандро здесь, пока он, Леонардо, не убьет сына Уссуна Кассано.
— Рабу калифа, Куану. Он все приготовил. Он сказал, что ты покинешь лагерь этой ночью.
Леонардо кивнул. Оставалось лишь продолжать игру. Возможно, ему удастся отвертеться от убийства принца.
— Я еду с ним, Леонардо, — сказал Америго. — Лоренцо обещал мне защиту; дома мне ничто не грозит. — Он вздохнул: Сандро, без сомнения, рассказал ему, какая участь постигла его семью из-за заговора Пацци. Семья Веспуччи вела с Пацци дела. — А ты? С тобой все будет в порядке?
Да Винчи кивнул. Их словно разделил меч, как Тристана и Изольду
[56]
. Сандро и Америго не осмеливались говорить с ним ни о чем серьезном. Что они знали — Леонардо мог только догадываться. Так, в меланхолическом настроении, они следили за последним состязанием. На поле установили высокие шесты, увенчанные золотыми и серебряными сосудами. На самом деле сосуды были клетками, и в каждой сидел голубь. Всадники по одному бешено мчались к мишеням и, поравнявшись с шестом, выпускали стрелы. Когда искусный стрелок поражал мишень, испуганная птица выпархивала из клетки и уносилась прочь. Победителей Кайит-бей награждал лоскутами от «летучего шара», а также золотыми и серебряными сосудами.
Зрители хлопали и кричали, потом всеобщее веселье переросло в ссору. Тут появились телохранители калифа, и толпа испуганно отпрянула.
Шорох рассекающих воздух клинков.
— Смотри, Леонардо, — сказал Америго. — Вот твои изобретения: их доставили сюда, чтобы произвести впечатление на персов.
— А заодно и на солдат самого калифа, — добавил Сандро, и Америго одарил его неприязненным взглядом, потому что здесь и на самом деле повсюду были уши, и кто знает, — который из солдат, рабов или шлюх окажется знатоком тосканского наречия?
Невероятно — но так же невероятен был меч Куана у горла Сандро.
Леонардо пробился вперед, чтобы лучше видеть.
Все верно. Зороастро воплотил в жизнь его наброски, Одетые в черный шелк мамлюки скакали на лошадях, запряженных в колесницы, на которых были укреплены косы. Они мчались по полю, как призраки, всадники низко пригнулись к гривам кобыл. К каждой колеснице прикреплены были по четыре огромные иззубренные косы, соединенные со ступицами изогнутыми стержнями. Косы являли собой само изящество и мощь, одновременно устрашающие, уродливые и прекрасные — машины для сбора не урожая, но людей, их рук, голов и ног, словно все это были трава либо колосья.
