— Эй, Леонардо! — окликнул торговец, а за ним и еще один, едва Никколо и Леонардо завернули за угол.
Затем на них обрушился птичий гомон — это продавцы встряхивали маленькие деревянные клетки, набитые лесными голубями, совами, ласточками, колибри, воронами, орлами, лебедями, утками, гусями и цыплятами. Когда Леонардо подошел ближе, птичий галдеж оглушил его даже больше, чем вопли торговцев и покупателей.
— Сюда, мастер! — крикнул рыжеволосый человек в поношенной куртке с рваными рукавами.
Он размахивал двумя клетками, в которых сидели коршуны. Одна птица была черной, с вилообразным каштановым хвостом, другая — поменьше, тоже черная, но с хвостом иззубренным. Они бились о деревянные прутья клетки и угрожающе щелкали клювами.
— Купи их, мастер, пожалуйста, они ведь именно то, что тебе нужно, верно? И взгляни как много у меня голубей, разве они тебя больше не интересуют, мастер?
— Коршуны действительно великолепны. — Леонардо подошел ближе, а прочие торговцы вопили и взывали к нему так, словно он нес святой Грааль. — Сколько?
— Десять динаров.
— Три.
— Восемь.
— Четыре, и если ты не согласен, я поговорю с твоим соседом, который так машет руками, словно сам вот-вот взлетит.
— По рукам! — сдался торговец.
— А голуби?
— За скольких, маэстро?
— За всех.
Леонардо хорошо знали на этом рынке, и кое-кто из птицеловов и просто любопытных потихоньку стали окружать его. Мелкие торговцы старались использовать ситуацию, продавая всем все подряд.
— Он безумен, как Аякс
[30]
,— сказал старик, который только что продал нескольких голубей и воробьев и был так же воодушевлен, как теснившиеся вокруг молодые нищие и уличные головорезы. — Он выпустит этих птиц, сами увидите.
— Я слышала, что он не ест мяса, — говорила одна хозяйка другой. — Он отпускает птиц на волю, потому что жалеет бедных созданий.
— Все-таки лучше не смотреть прямо на него, — заметила другая, крестясь. — Может, он колдун. Сглазит тебя и завладеет твоей душой.
Ее товарка вздрогнула и перекрестилась.
— Никко! — позвал Леонардо ученика, шнырявшего в толпе. — Поди сюда, будешь мне помогать.
Когда Никколо появился, Леонардо сказал:
— Если отвлечешься от поисков шлюх, сумеешь узнать кое-что о научных наблюдениях.
Он сунул руку в клетку с голубями и схватил одного. Птичка испуганно вскрикнула; вытаскивая её из клетки, Леонардо ощутил, как бьется в его ладони ее сердце. А потом он разжал руку и смотрел, как голубь улетает. В толпе смеялись, шутили, и хлопали, и просили еще. Он вынул из клетки другую птицу, выпустил и ее. Его глаза сузились так, что почти закрылись; а когда он смотрел вслед голубю, который так неистово хлопал крыльями, что только гул толпы мог заглушить эти хлопки, то, казалось, целиком ушел в свои мысли.
— А теперь, Никко, я хочу, чтобы птиц выпускал ты.
Никколо отчего-то не хотелось касаться птиц.
— Почему я?
— Потому что я хочу делать зарисовки, — сказал Леонардо.:— Или это слишком для тебя трудно?
— Извини, мастер.
Никколо полез в клетку. Поймать птицу ему удалось не сразу. Леонардо начинал терять терпение, хотя крики и насмешки толпы совершенно его не волновали. Никколо выпустил одну птицу, затем другую, а Леонардо делал наброски. Он стоял, замерев, словно в трансе, лишь рука его шустрым хорьком металась над белыми листками, словно жила собственной жизнью.
Когда Никколо выпустил еще одну птицу, Леонардо сказал:
— Видишь, Никко, птица, торопясь подняться, бьет крыльями. А теперь взгляни, она пользуется хвостом, как человек руками и ногами в воде: принцип тот же. Она ищет воздушные течения, что клубятся, невидимые, вокруг городских домов. Ну вот, скорость погашена раскрытым и распростертым хвостом… Выпускай еще одну. Видишь, как разошлось крыло, чтобы пропустить воздух?
И он сделал под одним из набросков пометку зеркальным шрифтом: «Планируй так, чтобы, когда крыло поднимается, оно оставалось бы проницаемым, а когда спускается — становилось бы цельным».
— Еще, — велел он Никколо и, когда птица исчезла в вышине, улыбнулся так, словно душа его только что вознеслась в воздух, словно он наконец вырвался на свободу из всех своих бед.
Он сделал еще одну пометку: «Скорость птиц замедляется развертыванием и распусканием их хвоста. Также опускание развернутого хвоста и одновременное простирание крыльев вширь останавливает быстрое движение птицы».
— Голуби кончились, — сообщил Никколо, показывая пустые клетки. — Ты хочешь выпустить и коршунов?
— Нет, — рассеянно сказал Леонардо, — их мы возьмем с собой.
И вместе с Никколо стал проталкиваться через редеющую толпу. Будто отражая изменившееся настроение Леонардо, небо затянули тучи; мрачные, усыпанные мусором улицы приобрели новый, зловещий вид. Продавцы птиц по-прежнему окликали Леонардо, но он не обращал на них внимания — впрочем, на Никколо тоже. Он внимательно просматривал на ходу свои заметки, словно пытался расшифровать старые руны.
— Леонардо? — позвал Никколо. — Леонардо…
— Да? — Леонардо выпустил записную книжку, и она вернулась к нему на бедро, прикрепленная к поясу полоской кожи.
— Ты выглядишь сердитым, — сказал Никколо. — Ты снова сердишься?
— Нет, Никко, не сержусь. Просто думаю.
— О летающей машине?
— Да, — сказал Леонардо.
— И… о Сандро?
Леонардо был захвачен врасплох.
— Ну да, Никко, я думал о Сандро.
— Значит, мы его навестим?
— Да, но позже.
— Разве ты не хочешь сейчас увидеться с ним? Нам как раз по дороге.
Леонардо заколебался. Он еще не был готов встретиться с другом с глазу на глаз.
— Я пока не придумал, как лучше помочь Сандро, — сказал он наконец.
Они проходили мимо «колеса банкротов». Те, раздетые до нитки, сидели и лежали на мраморном полу, на круглой, похожей на тележное колесо площадке, обнесенной сплошной железной решеткой. Вокруг стояла толпа. На одном из рыночных столбов висела табличка:
«С прилежанием следи за теми малыми суммами, что тратишь ты на ведение дома своего, ибо именно они опустошают казну твою и пожирают богатство, и так деется постоянно. И не покупай всех отменных яств, кои приглянутся тебе, ибо дом твой подобен волку: чем более дашь ему, тем более он пожрет».
