— Вы были гражданином России?
— Я думаю, правильнее было бы сказать советским гражданином, гражданином СССР. — Старик покачал головой. — Но я никогда не считал себя советским гражданином.
— Вы воевали?
— Только по необходимости. Великая Отечественная война, как называл ее Сталин. Я был лейтенантом. Попал в плен и был отправлен в Маутхаузен. Шестнадцать месяцев в концентрационном лагере.
— Чем вы занимались здесь после иммиграции?
— Я ювелир.
— Вы подали прошение в суд о смене имени. Почему вы хотите называться Петр Борисов?
— Это имя, которое мне дали при рождении. Мой отец назвал меня Петр. Это означает — камень, основа. Я был младшим из шести детей и едва не умер при рождении. После иммиграции в США я думал, что должен обезопасить себя, потому что я был на государственной службе в Советском Союзе. И ненавидел коммунистов. Они разрушили мой дом, и я заявляю об этом. Сталин многих моих соотечественников отправил в сибирские лагеря. Я боялся навлечь неприятности на свою семью. Тогда очень немногие смогли уехать. Но перед смертью я хочу вернуть имя, данное мне при рождении.
— Вы больны?
— Нет. Но не знаю, сколько времени еще мне отпущено.
Она посмотрела на старика, стоявшего перед ней. Его фигура была источена временем, но все еще выразительна и красива. Глубоко запавшие непроницаемые глаза, совершенно белые волосы, голос глубокий и загадочный.
— Вы прекрасно выглядите для человека вашего возраста.
Он улыбнулся.
— Вы хотите сменить имя из-за мошенничества, чтобы избежать преследований или скрыться от кредитора?
— Ни в коем случае.
— Тогда я удовлетворяю ваше прошение. Вы снова станете Петром Борисовым.
Рейчел подписала бумагу, приложенную к петиции, и отдала папку клерку. Спустившись с возвышения, она подошла к старику. Слезы катились по его небритым щекам. Ее глаза тоже покраснели. Она обняла его и нежно сказала:
— Я люблю тебя, папа.
ГЛАВА III
Атланта, Джорджия
Вторник, 6 мая, 16.50
— Составьте распоряжение, мистер Катлер, — сказал судья.
Пол быстро вышел из зала заседаний и прошел по коридору в отдел исполнения завещаний графства Фултон. Он располагался тремя этажами ниже Верховного суда, отдельно от всего мира. Никаких сенсационных убийств, выдающихся судебных дел или скандальных разводов. Завещания, трасты
[3]
и опеки формировали ограниченные рамки его юрисдикции — приземленные, скучные, со свидетельствами, обычно сводящимися к неточным воспоминаниям и историям о брачных союзах, существующих и выдуманных. Новый закон штата, в составлении которого принимал участие и Пол, позволял в определенных случаях, связанных с наследованием, проводить заседания жюри. Иногда стороны настаивали на этом. Но в основном дела велись старыми судьями, тоже бывшими некогда адвокатами и слонявшимися по тем же коридорам в поисках письменных волеизъявлений.
С тех пор как Университет Джорджии отправил его в большое плавание со степенью доктора юридических наук, работа с исполнением завещаний была специализацией Пола. Он не поступил в юридическую школу сразу после колледжа, так как не был принят в те двадцать две школы, в которые подавал документы. Его отец был разорен, и средств на учебу не было. Три года он работал клерком в отделении завещаний и трастов в «Ситизенс бэнк» штата Джорджия. Этот опыт был для него достаточной мотивацией, чтобы повторно сдавать вступительный экзамен в юридическую школу. Три школы в конце концов согласились принять его, а три года работы по специальности дали ему возможность получить место в «Приджен и Вудворт» сразу после выпуска. Теперь, спустя тринадцать лет, он занимал достаточно высокую должность в отделе завещаний и трастов, чтобы быть следующим на очереди для полного партнерства и управления отделом.
Он повернул за угол и вошел в двойные двери на дальнем конце коридора.
Сегодняшний день был изнурительным.
Пол Катлер открыл сразу обе половинки дверей и пошел по проходу между рядами опустевшего зала заседаний.
— Что-нибудь уже слышно о Маркусе Неттлсе? — спросил он секретаря.
Улыбка расплылась по лицу женщины:
— О да.
— Уже почти пять. Где он?
— Гостит в отделении у шерифа. Последнее, что я слышала, — они посадили его в камеру.
Катлер уронил свой портфель на дубовый стол.
— Шутите?
— Нет. Ваша бывшая засадила его сегодня утром.
— Рейчел? — Секретарь кивнула.
— Говорят, он умничал у нее в кабинете. Заплатил ей триста долларов, а потом трижды сказал ей «…твою мать».
Дверь судебного зала распахнулась, и в зал ввалился Т. Маркус Неттлс. Его костюм от Неймана был измят, галстук от Гуччи сбился на сторону, итальянские туфли были истоптаны и грязны.
— Вовремя, Маркус. Что случилось?
— Эта сука, которую ты когда-то называл своей женой, засадила меня за решетку, и я пробыл там с сегодняшнего утра. — Его баритон звучал напряженно. — Скажи мне, Пол: она настоящая женщина или какой-то гибрид с яйцами между ног?
Пол начал что-то говорить, но потом замолчал.
— Она надрала мне задницу на глазах у жюри из-за того, что я обратился к ней «сэр».
— Четыре раза, как я слышала, — заметила секретарь.
— Да. Возможно. Вместо того чтобы назначить повторное слушание, о котором я ходатайствовал, она приговорила моего парня к двадцати годам без права на обжалование. Потом она решила преподать мне урок этики. Я не нуждаюсь в этом дерьме. Особенно от какой-то умничающей сучки. Я тебе скажу, я накачаю деньгами обоих ее конкурентов. Большими деньгами. Я избавлю себя от необходимости видеть ее в суде во второй вторник июля.
Катлер решил, что услышал достаточно.
— Маркус, ты готов доказать ее предвзятость?
Неттлс положил свой портфель на стол.
— Почему нет? Я имел реальную возможность проваландаться в камере почти весь день. Надо же, у этой шлюхи, оказывается, все же есть сердце.
— Достаточно, Маркус, — сказал Пол более жестким тоном, чем намеревался.
Неттлс прищурился, посмотрел на него пронизывающим взглядом, как будто читая мысли.
— Тебе-то что за дело? Ты уже в разводе сколько? Три года? Она, должно быть, выцарапывает у тебя неплохой кусок каждый месяц на содержание ребенка.
Катлер ничего не ответил.
— Черт меня побери, — сказал Неттлс. — Ты все еще любишь ее, не так ли?
