Перспектива путешествовать в одиночку по одной из беднейших стран Европы не особенно радовала его. Накануне он прочитал несколько официальных обращений румынских властей, призывавших приезжих быть внимательными, особенно в темное время суток и вне больших городов. Он бы предпочел заручиться поддержкой папского нунция в Бухаресте. Кто-нибудь из его подчиненных мог бы стать водителем и выступить в качестве проводника, но Климент сразу отверг эту возможность. Так что Мишнеру пришлось самому сесть за руль взятой напрокат машины, и, с помощью карты найдя нужное шоссе, он направился на северо-запад, в сторону Златны.
* * *
Катерина приехала в Златну два часа назад и час потратила на расспросы об отце Андрее Тиборе. Расспрашивала она с осторожностью, поскольку румыны проявляли к ее расспросам какое-то повышенное любопытство, если не сказать больше. Как сообщил ей Валендреа, рейс Мишнера должен был прибыть в начале двенадцатого. Путь от Бухареста длиной в девяносто миль займет у него не меньше двух часов. На ее часах было двадцать минут второго. Так что если его рейс не задержался, ждать осталось недолго.
Она спокойно изучала прохожих, прогуливаясь по центральной городской площади на западной стороне города. Булыжники, которыми мостили эту площадь, плохо и неаккуратно подгоняли друг к другу, многих и вовсе не было, некоторые раскрошились и рассыпались на части. Люди, деловито снующие мимо нее во всех направлениях, были заняты поиском пищи, воды и тепла. Разрушенная брусчатка волновала их меньше всего.
Возвращение на родину вызывало у нее странное, но приятное чувство. Родилась и училась Катерина в Бухаресте, но почти все ее детство прошло в Закарпатье, далеко в Трансильвании. Эти места были для нее не сказочной родиной вампиров и оборотней, а Эрдели — страной бескрайних лесов, неприступных замков и отзывчивых людей. Здешняя культура представляла собой смесь венгерской и немецкой с примесью цыганских обычаев. Ее отец считал себя потомком саксонских колонистов, поселенных здесь еще в двенадцатом веке для охраны горных перевалов от кочевников-татар. Выходцы из этих европейских родов пережили и венгерских деспотов, и румынских королей, и только коммунистические правители послевоенной Румынии смогли истребить их.
Родители ее матери были цыганами, к которым коммунисты никаких симпатий не испытывали. Они эксплуатировали широко распространенную неприязнь к цыганам со стороны коренного населения. Вид Златны с ее деревянными домиками, резными верандами и вокзалом в индийском стиле напомнил ей деревню, где жили ее дед и бабка.
Если Златна уцелела после всех случившихся в этой местности землетрясений и пережила коллективизацию Чаушеску, то деревне ее матери не повезло. Она, как и две трети румынских деревень, была торжественно стерта с лица земли, а жителей загнали в бесцветные однотипные многоквартирные дома. Родителей ее матери даже заставили самих снести собственный дом! Программа правительства называлась «Сочетание крестьянского опыта с марксистской практикой». Увы, большинство румын даже не заметили исчезновения цыганских деревушек. Она помнила, как однажды приехала к деду и бабке в их бездушную квартирку, в серых унылых комнатушках которой не осталось и следа от теплоты их прежнего жилья.
Позже в Боснии это назовут этнической чисткой. Чаушеску заявлял, что это шаг к прогрессивной жизни. А она считала действия правительства просто безумием. Теперь вид и звуки Златны снова вызвали в ней эти неприятные, будоражащие душу воспоминания.
Хозяин маленького магазинчика сказал ей, что неподалеку есть три государственных сиротских приюта. Тот, где работает отец Тибор, считается худшим из них. Его барак находится к западу от города. Там содержатся неизлечимо больные дети — последствие еще одного бредового новшества Чаушеску.
Диктатор запретил пользоваться контрацептивами и постановил, чтобы до сорока пяти лет каждая женщина родила по меньшей мере пятерых. В результате в стране появилось детей больше, чем родители были в состоянии прокормить. Беспризорность в стране стала обычным явлением. Многие детские жизни уносили СПИД, туберкулез, гепатит и сифилис. Повсюду стали появляться приюты, мало чем отличающиеся от мусорных свалок, куда на попечение чужих людей выбрасывали нежеланных детей.
Еще она узнала, что Тибор — болгарин, что ему под восемьдесят, а может, и больше, никто точно не знает. Он слывет благочестивым человеком, поскольку отказался от спокойной жизни на пенсии, чтобы заботиться о несчастных детях, которым скоро предстояло явиться перед Создателем. Она представила себе, какое нужно иметь мужество, чтобы утешать умирающего ребенка, чтобы говорить десятилетнему мальчику, что скоро он окажется в гораздо лучшем, чем этот, мире.
Сама она не верила в такие утешения: Катерина с детства была атеисткой. Религия, как и сам Бог, создана людьми. Для нее все объясняла не вера, а простая политика. Если запугать людей и заставить их бояться кары некоего могущественного существа, то их проще держать в повиновении. Нет, верить надо только в себя, рассчитывать на собственные силы и самому прокладывать себе дорогу. Молитвы — это для слабых и ленивых.
Ей молитвы не нужны.
Она взглянула на часы. Половина второго, даже чуть больше. Пора ехать в приют.
Катерина понятия не имела, что станет делать, когда приедет Мишнер.
Но она что-нибудь придумает.
* * *
Подъезжая к приюту, Мишнер сбросил скорость. Часть пути от Бухареста он проделал по автостраде, широкой четырехполосной трассе, как ни странно, находившейся в очень хорошем состоянии. Зато о дороге, по которой он ехал потом, этого сказать было никак нельзя — ее поверхность была изрыта выбоинами и напоминала лунный пейзаж. И стоявшие на ней указатели составлены настолько бестолково, что он дважды сбился из-за них с пути. В нескольких милях отсюда он пересек реку Олт, пронесся над живописным ущельем между поросшими лесом скалистыми берегами. Ближе к северу равнинная сельская местность сменилась холмами, а затем и горами. Он не раз видел, как на горизонте змеится черный дым заводских труб.
В Златне он расспросил об отце Тиборе местного мясника, и тот охотно рассказал ему, как найти священника. Приют располагался в двухэтажном здании с красной черепицей. Выбоины и трещины в черепице говорили о здешнем сернистом воздухе, от которого у Мишнера сразу запершило в горле. На окнах стояли металлические решетки, стекла во всю длину затянуты пленкой. Многие из них закрашены белой краской, и он не мог понять, с какой целью это сделано: чтобы ничего не было видно снаружи или изнутри.
Заехав в обнесенный стеной двор, Мишнер наконец остановил машину.
Твердая почва густо заросла сорняками. Во дворе уныло приткнулась ржавая горка, рядом покосившиеся качели. Вдоль дальней стены текла какая-то черная и густая жидкость, видимо как раз и издававшая тот отвратительный запах, который сразу бросился Мишнеру в ноздри. В дверях здания появилась монахиня в длинном коричневом платье.
— Здравствуйте, сестра. Я отец Колин Мишнер. Мне нужен отец Тибор.
Он говорил по-английски, надеясь, что она поймет, и для верности улыбнулся.
