Он представил себе, как стоящие на площади умники, увидев клубы черного дыма, пускаются в рассуждения. Всякие ничтожные зануды вроде Тома Кили объясняют телезрителям, что, по всей видимости, голоса кардиналов разделились и явного лидера нет. На Валендреа обрушиваются потоки грязи.
Кили не упустил случая всласть попинать его в эти две недели, причем, надо признать, делал он это очень неглупо. Кили никогда не опускался до личных выпадов. Он даже не упоминал о своем предстоящем отлучении от церкви. Вместо этого еретик представил борьбу за папский престол как борьбу Италии против остального мира, и такая трактовка, несомненно, имела успех. Надо было добиться отлучения Кили еще несколько недель назад. Тогда он, по крайней мере, был бы всего лишь бывшим священником, которому вряд ли можно доверять. А теперь этого болвана все считают диссидентом, осмелившимся выступить против могущественных блюстителей традиций, как Давид против Голиафа, и симпатии аудитории отнюдь не на стороне гиганта.
Он следил за кардиналом-архивариусом, раздающим новые бюллетени. Старик в полной тишине прошел вдоль рядов и, выдавая чистый бюллетень Валендреа, смерил его вызывающим взглядом. С этим стариком тоже надо было давно разобраться.
Карандаши снова заскрипели по бумаге, и вновь повторилась процедура опускания бюллетеней в серебряный потир. Кардиналы-счетчики перемешали все бумаги и начали подсчет. Имя Валендреа прозвучало пятьдесят девять раз. Имя Нгови — сорок три раза. Остальные одиннадцать голосов опять разделились между несколькими кандидатами.
Именно эти голоса и решат исход голосования.
Для избрания не хватает семнадцати голосов. Даже если ему удастся заполучить голоса всех одиннадцати колеблющихся, все равно надо будет переманить еще шестерых сторонников Нгови, а поддержка африканца все увеличивается с пугающей быстротой. Хуже всего будет, если эти одиннадцать голосов, которых не хватает Валендреа, придется набирать из числа сторонников Нгови, а это уже кажется невозможным. После третьего голосования кардиналы обычно уходят в глухую оборону.
С него хватит. Он встал:
— Ваши преосвященства, я думаю, что на сегодня достаточно. Предлагаю поужинать, отдохнуть и продолжить процедуру завтра утром.
Это была не просьба. Любой из участников имел право остановить голосование. Он окинул капеллу хищным взглядом, время от времени задерживая его на тех из своих сторонников, кого подозревал в предательстве.
Он надеялся, что все его поняли.
Черный дым, который скоро поднимется над трубой Сикстинской капеллы, вполне соответствовал его настроению.
Глава XXXXVII
Меджугорье, Босния и Герцеговина
28 ноября, вторник
23.30
Мишнер проснулся после крепкого, глубокого сна. Катерина лежала рядом. Ему стало неспокойно на душе, но вовсе не из-за того, что они занимались любовью. Он не испытывал никакого чувства вины, еще раз нарушив свои священнические обеты, но ему вдруг стало страшно при мысли, что все, чем он занимался всю свою жизнь, оказалось таким несущественным. Возможно, так случилось из-за того, что сейчас для него гораздо важнее была лежавшая рядом с ним женщина.
Два десятилетия он служил церкви и Якобу Фолкнеру. Но теперь его друг мертв, а в Сикстинской капелле закладывается начало новой эпохи, где ему нет места. Скоро будет избран двести шестьдесят восьмой преемник святого Петра. И хотя он почти достиг алой кардинальской шапочки, этому никогда не бывать. Теперь ему надо искать и обретать себя где-то еще.
Он снова испытал какое-то странное чувство — смесь беспокойства и усталости. Во сне он продолжал слышать голос Ясны:
«Не забудьте о Бамберге… Я молилась за Папу. Наши молитвы нужны его душе».
Что она пыталась сказать ему? Или убедить его в чем-то?
Он встал с постели.
Катерина крепко спала. За ужином она выпила несколько бокалов пива, а алкоголь всегда вызывал у нее сонливость. На улице продолжалась гроза, по стеклам барабанил дождь, комнату освещали вспышки молнии.
Он тихо подошел к окну, тихо раскрыл створку и выглянул наружу. Вода, стекающая по терракотовым крышам зданий на противоположной стороне улицы, лилась потоками из водосточных труб. По обеим сторонам безлюдной дороги выстроились в ряд припаркованные машины.
Посреди мокрой мостовой стояла одинокая высокая фигура.
Он всмотрелся в ее лицо. Ясна.
Ее взгляд был обращен на его окно. При виде нее он вздрогнул и захотел чем-то прикрыть свою наготу, хотя через секунду понял, что она не может видеть его. Шторы были наполовину задернуты, между ним и оконной рамой висела тюлевая занавеска, а мокрое от дождя наружное стекло смазывало изображение. Он стоял не вплотную к окну, в комнате было темно, а за окном еще темнее. Но в отсветах уличных огней он видел, что стоящая внизу женщина смотрит в его сторону.
Мишнер чувствовал, что надо показаться ей.
Он раздвинул занавески.
Жестом руки она позвала его к себе. Он не знал, что делать. Она еще раз махнула ему рукой. На ней были та же одежда и те же теннисные туфли, что и раньше, мокрое платье облегало ее худощавую фигуру. Ее длинные волосы насквозь пропитались дождем, но она как будто не обращала внимания на непогоду.
Она снова позвала его.
Он оглянулся на Катерину. Будить ли ее? Затем он снова выглянул в окно. Ясна отрицательно покачала головой и опять позвала его жестом.
Черт возьми. Она что, читает его мысли?
Он понял, что выбора у него нет, и стал быстро одеваться.
* * *
Мишнер вышел из гостиницы. Ясна по-прежнему стояла на улице.
Над головой по-прежнему сверкали молнии, с темного неба с новой силой хлынул дождь. У Мишнера не было зонта. Он моментально вымок до нитки.
— Что вы здесь делаете? — спросил он.
— Если хотите узнать десятое откровение, идите за мной.
— Куда?
— Почему вы все время задаете вопросы? Разве нельзя ничего принимать на веру?
— Но мы стоим под проливным дождем.
Вода лилась за шиворот.
— Он очистит и тело, и душу.
Он вдруг почувствовал, что боится этой женщины. Но почему? Он сам не понимал. Не потому ли, что какая-то сила вынуждала его во всем слушаться ее?
Чуть в стороне стоял обшарпанный «форд-фиеста», Ясна молча к нему направилась. Он пошел за ней и залез внутрь, ежась от холода. Она повела машину прочь из города и вскоре остановилась на пустой неосвещенной стоянке. В свете фар он прочел вывеску. КРЕСТНАЯ ГОРА.
— Почему именно здесь? — спросил он.
— Понятия не имею.
Он хотел спросить, а кто же имеет, но промолчал. Она была хозяйкой положения и могла делать, как считала нужным.
